Горький инжир - Анна и Сергей Литвиновы Страница 4

– Да, смоковниц у нас нет. И фиг тоже. Да и ни фига вообще нет.

Над моим незатейливым каламбуром Кристина расхохоталась так, словно я, в роли стендапера, шутил по тысяче рублей за билет. Мы вышли за калитку и стояли на улице лицом к лицу, довольно близко. Поцелуй прямо-таки назревал – или, возможно, так хотелось девушке. Мимо нас проехала машина, тонированная старая белая «пятерка» с самодельным антикрылом на багажнике. Она слегка сбавила ход – возможно, водитель осматривал нас сквозь глухие стекла в неверном свете отдаленного уличного фонаря. Но когда я развернулся к «пятере», она ударила по газам и исчезла в глубине улицы, оставив после себя столбы пыли.

– Ты завтра куда поедешь? – спросила Кристина.

– Наверное, на пляж темниковский – если погода позволит.

– Понятно, – вздохнула она. Возможно, девушка ждала продолжения в виде приглашения разделить пребывание на пляже, но его с моей стороны не последовало.

– Пойду-ка я спать, – проговорил я и демонстративно зевнул.

– Ну и пожалуйста, – ответствовала красотка и пошлепала одна по темной южной улице.

* * *

Ночью я в своем домике спал как убитый. Никто не шлялся, кустами не шуршал.

Утро оказалось не по-южному холодным. Солнце взошло, но еще не появилось из-за горы, и поэтому на участке тети Марго и в летнем гостевом домике холод пробирал до костей. Я вышел в сад по естественной надобности, затем включил обогреватель и снова уснул.

Когда проснулся во второй раз, дневное светило возникло наконец из-за горы и блистало на тетушкиных розах, мальвах и циниях.

В большом доме я умылся, а Маргарита Борисовна приготовила мне на завтрак сырничков.

Около десяти я выкатился на своей «икс-пятой» из ворот. У соседской калитки стояла Лия, жена Петра Сердарина. Я радушно поприветствовал ее. Она едва кивнула в ответ – буквально на четыре градуса опустила свой подбородок – и надменно отвернулась. «И впрямь неприятная особа», – подумал я.

Путь мой лежал на пляж. Как давний посетитель Тальянова, я знал, что самое лучшее в поселке место для купания – не то, куда ломятся все курортники. Оно находится чуть в стороне, на окраине. Говорили, что его оборудовал, насыпал гальку и поставил волнорезы олигарх Темников. Вряд ли, конечно, олигарху было дело до провинциального пляжа, но тем не менее все дружно именовали этот пляж «темниковским».

Темниковский пляж уютно отделялся от дикого берега двумя волнорезами, далеко выдающимися в море. Летом здесь выдавали лежаки, работали киоски. Но не теперь. Ларьки и шезлонги увезли, и о цивилизации, кроме мостков, мало что напоминало.

Солнце светило ярко, но не обжигало, а ласкало. Море было тихое-тихое и лишь едва-едва ворочалось, как ласковый и ленивый, большой прирученный зверь.

Я разделся и лег на полотенце. Народу было мало и, судя по разговорам, все свои, поселковые. Курортники разъехались, и теперь, проводив их, местные жители с чувством выполненного долга могли и сами, не спеша и со вкусом, насладиться по праву принадлежащим им морем. Так с облегчением вздыхают хозяева, спровадившие шумного, надоедливого, хоть и важного гостя, и начинают неспешно подъедать оставшийся после празднества салат оливье. Салат этот, кстати, на второй день обычно настаивается и выходит таким вкусным, каким редко бывает при гостях.

Вот и теперь: бархатный сезон казался просто прекрасным. Кроме тишины и неспешности, в нем заключалась еще одна прелесть: ясное осознание того, что ничто не вечно. И во всякий день эта ласковая сказка, как и наша жизнь в целом, может прекратиться. Миг – и налетят шторма, ветра, холод: и уже навсегда, на целую осень, а потом и зиму, и весну.

Я вставил в уши капельки-наушники и нежился на солнце. Море было тихое-тихое, даже безо всякого прибоя.

Вдруг совсем близко к берегу, вызывая оживление среди немногочисленных посетителей пляжа, прошла стая дельфинов.

Млекопитающие ушли в сторону Геленджика, и горизонт оказался чист, лишь пролетали иной раз разнообразные лодки и катера. Я пытался угадать среди них Петра, но потом сообразил, что, во-первых, совершенно не помню, на чем он ездил, а, во-вторых, за десять лет он сто раз мог катер сменить. В итоге среди тех, кто рулил плавсредствами, я Сердарина не идентифицировал.

Ясность пространств была такая, что вправо, на расстоянии километров двадцати, легко просматривался мыс Бетта. Влево – обзор чуть ли не Туапсе, а вверху на высоте десяти километров совершенно отчетливо шел самолет. При небольшом усилии воображения можно было представить, что прямо напротив, через море, виднеются берега Турции.

Хорошенько разогревшись, я пошел купаться. Вода в первый момент показалась бодрящей, но я быстро привык.

Дно было видно на глубине и пяти, и десяти метров. Впрочем, скоро я заплыл так далеко, что оно уже не различалось. И люди на берегу стали плохо видны – так, какие-то желтые палочки.

Мимо меня пролетел катер. Я покачался на его волнах, а затем с удивлением увидел, как судно сделало круг и снова пошло назад, в моем направлении. Плавсредство выглядело старым, но могучим. Оно показалось мне смутно знакомым: уж не Петино ли? Я попытался разглядеть, кто сидел за штурвалом – но то, кажется, был не Петр. Какой-то дохлый ссутуленный мужик в свитере, темных очках и надвинутой на лоб бейсболке. А может, даже и не мужик, а женщина – трудно было разобрать.

Катер обошел меня – теперь с другой стороны. Волна, вздымаемая им, оказалась еще выше, чем в первый раз.

И снова он сделал круг, развернулся – и вот помчался прямо на меня! Расстояние между нами составляло метров сорок, и я вдруг со всей определенностью понял: это не шутка, не удальство, не молодечество! Судно не собирается, из хулиганских побуждений, испугать меня и в последний момент отвернуть – а хочет именно что задавить меня, размазать! По мне проехаться!

Рассуждать – почему вдруг, зачем и что происходит – было некогда, равно как и звать на помощь. Или, допустим, пытаться убежать. То есть уплыть. Поэтому я сделал то единственное, что мне оставалось: набрал полные легкие воздуха – и нырнул вглубь.

Толща воды неохотно принимала меня к себе. Приходилось преодолевать сопротивление. Давление росло. Я бешено работал руками, погружаясь все глубже. На глубине было слышно, как страшно шумит лодочный мотор. Начали сильно болеть уши, но я упрямо шел вниз. Боль усиливалась. Казалось, барабанные перепонки вот-вот разорвутся. Перестало хватать воздуха, и инстинкт самосохранения прямо-таки орал мне: хватит! Надо всплывать!

Я завис в воде, отчаянно работая руками и ногами, преодолевая архимедову силу, пытающуюся вытолкнуть меня. Поднял глаза и глянул на поверхность воды снизу вверх. Шум от двигателя, как и боль в ушах, стали просто нестерпимыми. Прямо надо мной, в буре пузырьков от работающего винта, прошло дно лодки. Оно было красным и кое-где с пятнами ржавчины. Волна, распространявшаяся, как оказалось, не только по поверхности, но и в толщу воды, подхватила, закружила и попыталась перевернуть меня.