Полный форс-мажор - Владислав Вишневский Страница 4

Утро

Полковник Ульяшов только что проснулся. Лёжа на измятой постели, в трусах и майке, некоторое время тупо глядит в потолок, приходит в себя. Во рту противно, в голове колокола. От бывшего, вчера, в прошлом, красавца-полковника его многое сейчас отличает. На фигуру, тело можно не смотреть, она обычная (полуспортивная, в трусах и майке), голые бледные ноги, такие же бледные руки, только лицо, шея, запястья рук густо коричнево-загорелые, как специально покрашенные (армейская специфика), а вот физическая сущность лица и взгляд — это да. Достойны «кисти» маэстро Эрнста Неизвестного. И вправду, как же нужно постараться, чтобы из бодрого, ещё накануне, чуть вальяжного, с тонкой улыбкой, приятного, умного, вызывающего доверие и уважение симпатичного лица, можно было такую экстравагантную маску сотворить. Врагу не пожелаешь, а вот… О, о, гляньте… Тело потряхивает, под глазами мешки, щёки обвисли, губы… серые и потрескавшиеся, в глазах пелена, запах изо рта — ффу… мерзко-отвратительный… Как и воздух, кстати, в самой спальной комнате. Надышал за ночь, алкоголик. Ужас, как противно. Ни одна живность не выдержит. Наверное, потому и один живёт, нет? Нет, конечно.

Женат полковник был. Был! Много лет как. Это уже в прошлом. Светлана Павловна — жена — ушла от него, как только увидела в шведских и немецких журналах, как её благоверный с «…девушками в бассейнах кувыркается, в ресторанах вина-водку пьёт, в обнимку по городу с этими… шатается… Улыбается всё время. Заигрывает. А жену родную забыл!!» Иностранные папарацци многое в журналах, как специально для неё напечатали. Она и ушла, к матери своей. Полковник переживал. Знал, одумается. Надеялся. Должна одуматься. Верил в это. Понимать должна. Он же на задании был. Не случайно, а специально на задании был, но… Всё равно обиделась. Ушла. Глупая. Дура! А он… не хотел. Он случайно. Дура, дура! И очередное звание ему потому не присвоили. Опозорился. Хорошо на должности оставили. Золотарёв заступился, отстоял. Дела… Да, дела.

На этом и остановимся. Не будем сыпать человеку соль на рану, тем более полковнику, ему итак плохо. Заступимся за него. Во-первых, Ульяшов не женоненавистник, не импотент, не урод, хотя, в свете ухода жены, полное право имеет женщин ненавидеть. Спасибо. Не надо. Он уже учёный. Во-вторых, в таком — после похмельном синдроме, он бывает не часто. Можно сказать очень редко, всего второй раз. Первый — недавно, ещё тогда, когда Светлана Павловна ушла, когда проснулся женой покинутым. А потому уже разведённым… Эх!.. С тех пор и… завязал. В-третьих, окончательно спасая «лицо» полковника предположим, что оно сильно «прокисло» не от количества выпитой огненной жидкости, а от осознания того, что он вчера что-то друзьям наобещал, что? И вот тут… Стоп!

Страшная мысль пронзила сознание офицера. Он что-то наплёл! Он? Что он им там наплёл, что? Да не он это. Это не он! Он не хотел… Он не мог! Это всё по пьянке… Сорвался… Это не считается. И вообще… Какой спор? Какие обещания? Это всё неправда. Это всё сон. Больной, пьяный сон. Да, сон… Ему и вправду снились какие-то кошмары. Бред! Кошмары! Его трясло. Ему плохо было. Он даже не помнит, как вчера в квартиру поднялся, как разделся, и что там ещё, как… Не с ним всё это было… Но было, было. И не только мы это знаем, но и он сам очень хорошо это понимает, где-то там, на подсознании. Просто защитная реакция так у человека сработала, чтобы защитить мозг от замыкания, чтобы психика не сгорела. «Я пропал! Мне конец! А может…» Полко вник в скочил. Ух в ат и лся за одн у спасительную ниточк у — а вдруг это была только шутка, розыгрыш… Да, конечно, шутка. Конечно, розыгрыш! И все его переживания ничего не стоят. Шутка. Хохма… Потому и рванул к телефону…

— Шура, это я… Алё, как дела? Гром вчера улетел, не помнишь, нормально? — услышав ответ Палия, голосом, как ни в чём не бывало, пряча за лёгкой бравадой жуткую тревогу и понимая уже, что зря звонит, всё так и есть, Палий сейчас поймёт и подтвердит его несостоятельность.

— Да нормально, уже на месте. А ты как, готовишься?

Вот оно подтверждение, в испуге мелькнуло у Ульяшова.

— Куда? — слабым голосом переспросил он. Не хотелось поверить. Не хотел, не хотел… Голос Палия был твёрд и ироничен.

— Не куда, друг, а к чему, — поправил тот. — Забыл? Мы вчера при свидетелях слово офицера друг другу дали. Поспорили. Не помнишь? Я помню. Гром свидетель. Сдрейфил?

— Я?! — Окончательно испугался Лев Маркович, но вывернулся. — С какой стати, наоборот, очень хорошо всё помню.

— Чего тогда звонишь?

К такой постановке вопроса Ульяшов готов не был, не предполагал, на некую шутку надеялся, на розыгрыш… Вот и всё… Надежды практически уже не было, но марку приходилось держать.

— Не чего, а зачем! Разный смысл, — удивляясь своей наглости, произнёс Ульяшов. — Звоню спросить, не забыл ли. Напоминаю, Шура: назад дороги нет. Слово дал — держи. Не вырубишь. Это закон. Тем более слово офицера. — Последнюю фразу Ульяшов произносил уже твёрдо, чётко, как приговор Палию.

Палий даже чуть растерялся. Голос прославленного вертолётчика выдал.

— Так я и держу. — С заминкой произнёс он. — У нас уже и совещание намечено. Все уже в курсе. Уже злые на вас. На взлёте… Порвём, говорят, как Шурик грелку.

— Не Шурик, а Шарик. — Машинально поправил Ульяшов.

Но Палий оспорил.

— Шура — это я! Не твой Шарик. Я на спор грелки рву.

— Ух, ты, не может быть, не знал.

— И на это хочешь поспорить, хочешь?

— Нет-нет, — поторопился отказаться Ульяшов.

— А то смотри — могём! — хохотнул Палий, и без перехода, серьёзным голосом спросил. — Короче, не понял, чего ты звонишь?

— Так просто, про Толяна спросить.

Всё, на этом надежда полковника Ульяшова полностью иссякла.

— Ааа, Толян! Анатолий Михалыч молодец. Долетел, доложил, встретили, сейчас спит наверное. Акклиматизация. Он же не как ты, он закусывал. Техника уже на месте, технари работают. Всё по плану. — Голос Палия умолк.

Говорить уже было не о чем, всё было понятно, назад пути не было, для Ульяшова оставалось последнее:

— Ладно, привет ему передай. Скажи, Ульяшов уже свои сапоги Шуре приготовил, даже сапожным кремом начистил, блестят. Ждут. Просто сверкают.

— Да иди ты… со своими сапогами, — оскорблённо возмутился Палий, передразнил, — сверкают они у него. О звёздочках своих, с погонами на сухую, забыл? Это мы вас, как пить дать, на сухую, «умоем». Я тебе говорю, точно. Ха-ха!