Жил на свете рыцарь бедный - Вера Белоусова Страница 4

Мышкин был в Москве уже больше месяца. Период адаптации, таким образом, следовало считать законченным. На работу он вышел чуть ли не на второй же день после приезда. Разумеется, за время его отсутствия многое изменилось. Прежде всего, существенно изменился состав сотрудников. Мышкин поспрашивал немногих оставшихся — просто чтобы узнать, не случилось ли с кем чего-нибудь плохого. Ответ был в основном один и тот же, — что-нибудь вроде: «Ушел в частный сектор». К тому же он довольно скоро почувствовал, что эти расспросы собеседников раздражают, и перестал спрашивать.

Новые сотрудники моментально стали называть Мышкина так же, как старые, — «инспектором». Скорее всего слово обронил кто-нибудь из оставшихся, но Мышкин ничуть бы не удивился, если бы выяснилось, что прозвище самовоспроизводится, — он вполне допускал, что у его коллег есть набор устойчивых ассоциаций, и даже успел в этом убедиться. Слово «инспектор» явно было связано в их сознании с девятнадцатым веком, ну в крайнем случае с началом двадцатого. И Мышкин, в свою очередь, ассоциировался с той же эпохой. В чем именно заключалась его «старомодность», сказать трудно. К примеру, он никогда никуда не спешил, даже если дел была прорва — был нетороплив, обстоятелен и задумчив, никакого в нем не было динамизма. Темп жизни был как будто какой-то другой, не тот, что у всех. Поразительно, между прочим, было то, что он никогда никуда не опаздывал и успевал упихать в одни сутки никак не меньше, а то и больше дел, чем самые «динамичные» коллеги. Как ему это удавалось — бог весть.

Кроме неторопливости, были еще и другие несходства, более тонкие, которые словами не опишешь. То есть, может быть, и опишешь, но… лучше пока это оставить.

Почти сразу же по выходе Мышкина на работу выяснилось, что хотя он и следил в своем прекрасном далеке, причем внимательнейшим образом, за всем, что происходило в России, кое-какие детали все-таки оказались упущены. Поэтому первое время ему никаких дел не поручали, а предложили поучаствовать в чужих — в качестве не то стажера, не то консультанта. Мышкин, разумеется, нисколько не обиделся и счел это вполне разумным.

Надо сказать, что его непосредственный начальник за время его отсутствия тоже успел смениться. Но тут Мышкину повезло: новым начальником стал его бывший однокашник и коллега по фамилии Терещенко, который не ушел в частный сектор, а напротив, пошел на повышение в государственном. Этот бывший однокашник Мышкина очень ценил — так что тот временами прямо-таки терялся, не зная, чем заслужил такую оценку. Конечно, Мышкин, при всей своей скромности, не мог не видеть, что процент раскрываемости гораздо выше там, где расследование происходит с его участием. Статистику он уважал, но все-таки упорно продолжал считать, что это случайность. Следует добавить, что при всем своем уважении начальник обращался к нему исключительно начальственным тоном, грубовато-покровительственно, причем на «ты» (а раньше они были на «вы»), но Мышкина это нисколько не задевало.

Пробыв неделю в «наблюдателях» и более или менее освоившись, Мышкин перешел к самостоятельной деятельности и тут же оказался завален работой по уши. В тот день он успел с утра побывать в трех местах, потом вернулся к себе в кабинет, заварил чай и только собрался согреться и обдумать результаты своих поездок, как на столе зазвонил телефон.

— Где тебя черти носят? — без предисловий поинтересовался Терещенко. — Звоню, звоню, понимаешь, — нет его!

— Я ездил по делам, — спокойно объяснил Мышкин. — Отчитаться?

— Не надо! Сию же минуту ко мне! — И хлопнул трубку.

Мышкин бросил тоскливый взгляд на дымившийся чай, вздохнул и отправился на зов.

Терещенко пребывал в состоянии крайнего возбуждения.

— Слушай, — начал он, как только Мышкин вошел, — сколько там на тебе сейчас?

Мышкин назвал все дела, числившиеся за ним к тому моменту.

— Та-ак… — протянул начальник. — Значит, так. Все бросаешь, все раскидываем по другим, ты занимаешься только тем, чем я скажу.

— Да что случилось? — с тревогой спросил Мышкин.

— Сегодня днем убили Екатерину Козлову. Понятно?

«Козлова, Козлова… — попытался вспомнить Мышкин. — Что-то знакомое… Как будто я где-то слышал… А впрочем, имя, прямо скажем, не редкое. Нет, не помню». Терещенко смотрел на него, ожидая ответа.

— И да, и нет, — честно сказал Мышкин. — Мне понятно, что погибла какая-то Екатерина Козлова, но непонятно, почему я должен по этому поводу все бросать.

— А потому, дорогой мой, что эта Екатерина Козлова была подругой или подругой жизни, хрен их разберет, самого Антона Дерюгина. Höchstpersönlich.

Когда-то Мышкин и Терещенко вместе учили немецкий язык. С годами у последнего выработалась привычка вставлять в речь немецкие слова.

— Теперь понял?

— Теперь — да, — кивнул Мышкин. Еще месяц назад он, вполне вероятно, не понял бы или понял не до конца, но сейчас все сразу стало ясно. За этот месяц он столько раз слышал слово «Дерюгин» — «Дерюгин — миллиардер», «Дерюгин — финансовый гений», «Дерюгин — владелец заводов, газет, пароходов», «Дерюгин — политик», — что странно было бы не понять. Тут же он вспомнил, почему имя Козловой показалось ему знакомым.