Любовник смерти - Борис Акунин Страница 4

С пацанами, значит, жили так.

Днём ходили тырить, ночью — бомбить.

Тырили все больше на той же Старой площади,где рынок, или на Маросейке, где торговые лавки, или на Варварке, у прохожих,иногда на Ильинке, где богатые купцы и биржевые маклеры, но дальше ни-ни.Проха, старшой, называл это “в одном дёре от Хитровки” — в смысле, чтоб вслучае чего можно было дёрнуть до хитровских подворотен и закоулков, гдетырщиков хрен поймаешь.

Тырить Сенька научился быстро. Дело лёгкое,весёлое.

Михейка Филин “карася” высматривал — человекапораззявистей — и проверял, при деньгах ли. Такая у него, у Филина, работабыла. Пройдёт близёхонько, потрётся и башкой знак подаёт: есть, мол, лопатник,можно. Сам никогда не щипал — таланта у него такого в пальцах не было.

Дальше Скорик вступал. Его забота, чтоб“карась” рот разинул и про карманы позабыл. На то разные заходцы имеются. Можнос Филиным драку затеять, народ на это поглазеть любит. Можно взять и посередьмостовой на руках пройтись, потешно дрыгая ногами (это Сенька сызмальстваумел). А самое простое — свалиться “карасю” под ноги, будто в падучей, изаорать: “Лихо мне, дяденька (или тётенька, это уж по обстоятельствам).Помираю!” Тут, если человек сердобольный, непременно остановится посмотреть,как паренька корчит; а если даже сухарь попался и дальше себе пойдёт, так всеравно оглянется — любопытно же. Прохе только того и надо. Чик-чирик, готово.Были денежки ваши, стали наши.

Бомбить Сеньке нравилось меньше. Можносказать, совсем не нравилось. Вечером, опять-таки где-нибудь поближе кХитровке, высматривали одинокого “бобра” (это как “карась”, только выпимши).Тут опять Проха главный. Подлетал сзади и с размаху кулаком в висок, а в кулакесвинчатка. Как свалится “бобёр”, Скорик с Филином с двух сторон кидались:деньги брали, часы, ещё там чего, ну и пиджак-штиблеты тоже сдёргивали, колистоющие. Если же “бобёр” от свинчатки не падал, то с таким бугаиной невязались: Проха сразу улепётывал, а Скорик с Филином и вовсе из подворотни носуне совали.

Тоже, в общем, дело нехитрое — бомбить, нопротивное. Сеньке сначала жутко было — ну как Проха человека до смерти зашибёт,а потом ничего, привык. Во-первых, все ж таки свинчаткой бьёт, не кастетом и некистенём. Во-вторых, пьяных, известно, Бог бережёт. Да и башка у них крепкая.

Слам продавали сламщикам из бунинскойночлежки. Иной раз на круг рублишка всего выходил, в удачный же день до пятичервонцев. Если рублишка — ели “собачью радость” с черняшкой. Ну а если прихорошем хабаре, тогда шли пить вино в “Каторгу” или в “Сибирь”. Послеполагалось идти к лахудрам (по-хитровски “мамзелькам”), кобелиться.

У Прохи и у Филина мамзельки свои были,постоянные. Не марухи, конечно, как у настоящих воров — столько не добывали,чтоб только для себя маруху держать, но все-таки не уличные. Иной раз пожратьдадут, а то и в долг поверят.

Сенька тоже скоро подрунькой обзавёлся, Ташкойзвать.

Проснулся Сенька в то утро поздно. Спьянуничего не помнил, что вчера было. Глядит — комнатёнка маленькая, в однозанавешенное окошко. На подоконнике горшки с цветами: жёлтыми, красными,голубыми. В углу, прямо на полу, баба какая-то жухлая, костлявая валяется,кашлем бухает, кровью в тряпку плюёт — видно, в чахотке. Сам Сенька лежал нажелезной кровати, голый, а на другом конце кровати, свернув ноги по-турецки,сидела девчонка лет тринадцати, смотрела в какую-то книжку и цветы раскладывала.Притом под нос себе что-то приговаривала.

— Ты чего это? — спросил Сенькаосипшим голосом.

Она улыбнулась ему. Гляди, говорит, это белаяакация — чистая любовь. Красный бальзамин — нетерпение. Барбарис — отказ.