Ныряльщица за жемчугом - Анна и Сергей Литвиновы Страница 4

Даже Родион — и тот посмотрел с укором.

А Надя таяла в Димкиных объятиях — в разгромленной квартире, на пропитавшемся влагой ковре — понимала, что сейчас абсолютно счастлива.

…Когда все закончилось и Полуянов с деланым возмущением произнес: «Ты мне ужин наконец разогреешь?», она с задумчивым видом сказала:

— Когда симпатия, тебе в человеке нравится внешность. Когда нравится еще и характер — это влюбленность. А когда непонятно за что любишь — это и есть настоящее чувство… от которого крышу срывает.

— Ох, Надька, приятно слышать! Ты говори, говори еще! — расплылся в улыбке Дима.

— И еще я очень хочу от тебя ребенка. Такого же несносного, бестолкового и… и любимого. — Митрофанова, расчувствовавшись, всхлипнула и виновато взглянула на Димку. Если она заикалась о детях, тот сразу мрачнел, замыкался в себе.

Вот и сейчас он досадливо пробормотал:

— Ты опять, Митрофанова?! Тоже мне, нашла время! Полный кризис, ремонты, судебные иски — а ты все о детях!

— Ерунда! — отмахнулась она. — Люди и во время войны детей делали. Прямо в окопах.

— Надежда! — повысил голос Полуянов. — У тебя совесть есть? Мало что я во всей квартире полы вымыл? Не кормлен и утомлен бурной страстью? Ты мне еще и нервы будешь мотать?

— Имею право, — улыбнулась она. — Хоть иногда, — и пошла на кухню.

Но когда, включив плиту, перемешивала мясо с овощами, в сковородку упала слезинка. Она продолжала всхлипывать, но тут из комнаты донесся голос Полуянова:

— Надюха! Ну куда нам с тобой детей заводить — в такой-то халупке?

— Да у тебя всегда найдется предлог! Халупка, маленькая зарплата, кредит за машину, плантация клубники, иски, финансовый кризис! — возмутилась Надя.

— Все, музычка, стоп! Лови мысль, пока не ушла. Предлагаю: ремонт — к черту! На обеих квартирах, — входя в кухню, продолжал Дима.

— Чего?

— Продаем их. За сколько возьмут.

— С ума сошел?!

— А себе покупаем хорошую «трешку». Или даже четырехкомнатную. Чтобы нормальная гостиная, спальня. Мне кабинет. Ну, и детская, если уж ты так настаиваешь.

— Дима!

Надя бросилась ему на шею, плакала, целовала. Он стоял лицом к плите и прекрасно видел, как подгорает вожделенная отбивная. Но — будучи истинным джентльменом! — ничего не сказал. Вечер все равно не задался, и очередная неприятность роли уже не сыграет.

— Я обязательно ее убью.

— Убивай. Сначала брата потерял — теперь сам пожизненное получишь, — равнодушно бросил хозяин.

— Но я жить не могу, когда думаю, что он — в могиле, а этой дряни — хоть бы хны.

— Говорю тебе, она не дрянь, она просто не знала.

— Вы совсем бессердечный? Не понимаете, как мне тяжело?

— Понимаю. Но в тебе сейчас говорит горе, а оно — плохой советчик.

— Я все равно никогда ее не прощу.

— А я и не говорю тебе, что надо прощать. Но идти напролом — глупо. Выжди, все обдумай…

— Здесь не над чем думать. Я уничтожу ее.

— Да уничтожай ради бога, она нам больше не нужна. Только зачем самому-то мараться?

— А кто за меня это сделает?

— О-о, ты даже не представляешь, сколько в мире любителей! Сколько чудовищ с удовольствием поохотятся на красавицу.

— Вы просто успокаиваете меня.

— Я просто призываю тебя не торопиться. Поезжай в отпуск, расслабься, отпусти голову. Медитируй. Ты знаешь, что это такое? Нет? Ладно, просто грей пузо на солнце. И я почти уверен: через пару месяцев твоя проблема решится сама собой.

— А если нет?

— Тогда я сам благословлю тебя. И дам пистолет. Договорились?

Двадцать лет назад

Есть люди обычные, кто живет по правилам, а есть те, кто на общие порядки плевать хотел. Именно таким дядя Николай и был. И такой же считала себя Изабель. Потому они, наверное, и встретились.

Русских в Гаване тогда, двадцать лет назад, почти не было. Если залетали редкие птицы-туристы — водили их толпами, под охраной. По специальным маршрутам и в особые рестораны.

Дядя Николай на Кубу приехал работать. Инженером. На два года. И ему тоже, в принципе, полагалось держаться от местных особняком, ходить на приемы в посольство, ездить — чудо чудное! — на новенькой машине. Но только инженер из России обожал Хемингуэя, море и испанский язык. А знаменитое Кей-джи-би в те годы уже расслабило свои щупальца и на маленькие вольности российских граждан смотрело сквозь пальцы. Вот дядя Николай и жил, как хотел. С удовольствием купался на пляжах для кубинцев, курил с ними сигары, соглашался пить дрянной ром. И конечно, знал главную любимицу Virgen de Camino [1]— шестилетнюю Изабель.

…Сирот на Кубе, стране победившего социализма, официально не существовало. В том смысле, что все они должны были находиться под опекой государства, в детских домах. Большинство там и сидело — послушными овцами. Только не Изабель. Строптивая кубинка проявляла виртуозную изобретательность и из своего казенного заведения сбегала регулярно, с восторгом возвращаясь в родной квартал. До тех пор, пока ее не ловили и не возвращали обратно, целыми днями болталась на улице, купалась в океане, танцевала, пела, и, хотя поесть ей удавалось от силы пару раз в день, не унывала никогда.

«Чего тебе в детдоме не хватает? — удивлялись все вокруг. — Кормят, одевают, учат!»

А вот загадочный русский, дядя Николай, маленькую бунтарку не осуждал. Внимательно выслушивал жалобы — до чего тошно жить в общей спальне и ходить строем. Подкармливал, как-то даже помог спрятаться — от рейда службы опеки. И однажды предложил девочке: «Хочешь поехать в Россию?»

— Это как? — растерялась она.

— Мы с женой можем тебя удочерить. Если ты хочешь, конечно.

Маленькая Изабель ничего не знала про Россию. И никогда не видела жену дяди Николая. Но все равно с восторгом согласилась. Одно дело — детдом, и совсем другое — когда у тебя настоящие папа с мамой!

Формальности уладили на удивление быстро. В ноябре девочка познакомилась с новой мамой — очень красивой, очень холеной, но холодноватой женщиной. А уже в декабре покинула свою родную страну — навсегда.

За день до вылета дядя Николай велел ей примерить толстую куртку и отороченные мехом сапожки. Изабель чрезвычайно не понравилась тяжеленная одежда, и все же она покорно и терпеливо ждала, пока ей застегнут все пуговицы и подвернут брюки. Только спросила: