Реквием - Александра Маринина Страница 4

– Я знаю. Дальше рассказывай.

– Максим Заточный нам поведал, что Барсуков в пятницубыл на занятиях, ничего не прогулял. У них второй курс учится во вторую смену…

– Я знаю, – снова перебила его Настя. –Занятия заканчиваются около семи вечера.

– Да ну тебя, – Коротков огорченно махнулрукой, – с тобой неинтересно. Я тебе рассказываю, как дурак, а ты всезнаешь. Зачем тогда спрашиваешь?

– Я не все знаю. Например, где нашли труп и как пареньбыл убит?

– Застрелен. Теперь это проще всего, оружия навалом, ипистолет бросить не жалко, всегда можно новый приобрести. Убили его возлеавтобусной остановки около часа ночи. Барсуков ехал на автобусе от метро,возвращался домой. Водителя автобуса мы нашли, и он его вспомнил, посколькународу в такой поздний час ехало буквально пять человек, а мальчишка был вформе. В десять минут второго автобус сделал остановку, Барсуков вышел, нодомой не пришел, а без четверти два его обнаружил человек, возвращавшийся домойна машине. Вот такая, Настя Павловна, незамысловатая песенка.

– Ты говоришь, он был в форме? Тогда его могли убитьпросто как милиционера, понимаешь? Абстрактного милиционера, а не конкретногоСашу Барсукова.

– Могли, – согласился Коротков, энергичнодожевывая шашлык. – Его мог увидеть кто-то, кто прячется от милиции, ирешить, что это по его душеньку пришли. Барсуков мог увидеть что-то ивмешаться, поскольку он милиционер в форме, и получить за это пулю. В конце концов,он просто мог нарваться на психа, который ненавидит милицию и мечтает известивсе наше племя на корню. Что толку гадать, работать надо.

– Надо. – Настя со вздохом поднялась из-за стола,предвидя печальную необходимость совершить очередной подвиг: дойти до особнякаи подняться пешком на третий этаж. – Пошли, солнце мое незаходящее.

– А что, ты уже знаешь, куда идти? – встрепенулсяКоротков.

– Куда, куда… В контору пойдем. Посмотрим материалы продоброго дедушку Сашиной девушки. А к восьми часам младший Заточный долженпоявиться.

Они вышли на улицу и медленно пошли в сторонусветло-зеленого здания.

– Ася, на что ты рассчитываешь с маленькимЗаточным? – спросил Коротков. – Я с ним за это время два разаразговаривал, в воскресенье и вчера, в понедельник. Все, что он знал, он ужерассказал. И с девушкой этой, Лерой Немчиновой, я тоже встречался. Она понятияне имеет, куда Барсуков ездил в пятницу после занятий в институте.

– А ты ей, конечно, поверил, – усмехнулась Настя.

– И ты ей поверишь, когда увидишь. Кстати, не делай изменя идиота, который не подумал о дедушке-уголовнике. Я с Лерой об этом впервую очередь разговаривал. И знаешь, что она мне сказала?

– Догадываюсь. Она сказала тебе, что Саша с ее дедомвообще незнаком. Или знаком шапочно. Во всяком случае, никаких отношений междудедушкой и поклонником не было. Да?

– Умная ты, Аська, до невозможности, но даже ты невсегда все знаешь. Девушка Лера, между прочим, сказала, что Саша активноуклонялся от контактов с ее дедушкой и, кроме «здрасьте – до свидания», ни очем с ним не разговаривал. А вот дедушке, наоборот, нравился этот молодойчеловек, и он всячески давал понять внучке, что у нее хороший и во всехотношениях достойный парень. Иными словами, дед-уголовник парнишку привечал иотносился к нему как к подходящей партии для своей единственной и горячолюбимой внучки. Чуешь, чем пахнет? С каких это пор человек, которого ментыпоганые засадили на двенадцать лет, мечтает, чтобы один из этих засранцев вошелв его семью в качестве зятя?

– Вероятно, с тех самых пор, как у этого человекапоявился интерес к нам, ментам поганым. Ты с дедом-то встречался?

– Нет еще, сладкое на третье. Пока внучкойограничиваюсь.

– Ты прав, – согласилась Настя. – Если дед нипри чем, то он никуда не денется, а если замешан, то поспешностью можноспугнуть. Поскольку внучка уверяет, что дед с Барсуковым не контактировал, утебя нет никаких оснований полагать, что он что-то знает о причинах убийства.

Она толкнула тяжелую входную дверь особняка и стала медленноподниматься по ступенькам.

– Тяжко? – шутливо посочувствовал Коротков. –На Петровке-то на лифте ездила.

Да, наверное, ей придется еще какое-то время помучиться этойболезнью: сравнивать и грустить. Каждые пять минут по любому поводу онавспоминала, как это было или происходило там, на Петровке. Все-таки десять лет,даже чуть больше, так просто на помойку не выкинешь. Там все родное, всепривычное, а здесь…

* * *

Каждый новый день в жизни восемнадцатилетней Леры Немчиновойбыл до отвращения похож на предыдущий. В семь утра подъем, в восемь – выход издома, в девять начинались занятия в медицинском институте, в четыре онавозвращалась домой. Заниматься в читальном зале институтской библиотеки Лера нелюбила, брала книги на абонементе и готовилась к семинарам и экзаменам дома.Исключение составляла только анатомичка, куда Лера ходила по вечерам. В средесокурсников она считалась домашней девочкой, не участвующей в групповыхразвлекаловках и походах по барам и свободным квартирам. Но если бы Леруспросили, неужели она так любит свой дом, ответ был бы странным. Можно дажесказать, нелепым.

Дом свой Лера Немчинова любила и ненавидела одновременно.Любила – потому что это была та самая квартира, в которой она провела все своедетство рядом с обожаемыми мамой и папой. Здесь она была счастлива когда-то.Здесь стоял папин рояль, лежали на полках его ноты и пластинки с записямиизвестных в те годы певцов, исполнявших его песни. Стены в комнате девушки былисплошь оклеены старыми афишами с объявлениями о концертах, на которых огромнымибуквами было написано: ГЕННАДИЙ НЕМЧИНОВ. Только в последнее время рядом смногочисленными портретами отца здесь стали появляться фотографии и афишидругого человека. Взошла звезда певца Игоря Вильданова, перед которым Лерапреклонялась уже за одно то, что он – единственный в России и вообще во всеммире – до сих пор пел песни, написанные ее отцом. Вильданов был, без сомнения,талантливым певцом, но девушка вряд ли могла по достоинству оценить силу егодарования, ибо видела и знала лишь одно: Игорь был божественно красив, для нееон был принцем из ее детских снов, и он помнил и ценил творчество ГеннадияНемчинова. Все остальное значения не имело. У него могло не быть голоса, моглодаже не быть слуха, он мог оказаться бездарным исполнителем – Лера этого дажене заметила бы, потому что принц из детских и девичьих грез пел песни,написанные ее отцом, и тем самым прочно связывал ее с тем временем, когдародители были живы, когда весь мир был ярким и радужным и когда она былаабсолютно счастлива. И только дома, в своей квартире, в своей комнате, вокружении афиш, фотографий и льющейся из магнитофона музыки она моглаотрешиться от настоящего и хоть ненадолго погрузиться в состояние призрачного,иллюзорного покоя. Поэтому она любила свой дом.