Мой бедный Йорик - Дмитрий Вересов Страница 4

В этот момент сутулый протянул девушке номерок, и та мгновенно скрылась среди плащей и курток.

— Шустрая у тебя помощница, бабуль, — сказал сутулый. — С такой и вязать можно, и тапочки шить. Внучка?

— Напарница, студентка, — отозвалась старушка. — И учится, и работает. Девка проворная, поспевала…

— Ну, и где твоя поспевала? — спросил он опять, когда прошло достаточное время. — Заснула под телогрейками студентка твоя? Иди, откапывай!

— Аня, ты чего там? — старушка, не вставая, переступила мягкими тапочками вокруг стула и повернулась к вешалкам. — Вот и сглазили мы девку. Номер, что ли, не найдешь?

Девушка появилась несколько смущенная, заметно побледневшая, и без одежды в руках.

— Что случилось-то? Не можешь найти, что ли? Так двухсотые у нас там. Дай-ка мне номерок.

— Подождите, Нина Петровна, — девушке пришлось прокашляться больше для того, чтобы побороть смущение. — Скажите, пожалуйста, это ваш номерок? — обратилась она к сутулому.

— А чей же еще? Пушкина, что ли, соседа вашего по Мойке? — сутулый захихикал, но голова его стала быстро поворачиваться из стороны в сторону, как у африканского зверька суриката.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, какая у вас одежда? — спросила молодая гардеробщица.

— А ты что — прокурор, чтобы спрашивать? — взвизгнул сутулый. — Твое дело номерок в зубы и апорт — за малахаем, — но тут же он поправился и добавил примирительно: — Пальто у меня, красавица, темное такое пальто. Жена купила в Гостинке. Я ж ей говорил: «Зачем мне такое дорогое пальто? Разве можно так тратиться, дорогая?» А она, знай, свое: «Ты человек солидный, с министрами, директорами встречаешься, должен быть прикинут соответствующим образом. А то гребешь, как фраер последний…» Словом, пальто это… Давай, красавица, неси, не задерживай. А то мне еще в Смольный тут надо заскочить, проверить работу служб… Вот, бабуля, не дают дела даже музыку хорошую послушать. Уже вызывают, спрашивают. Кому-то нужно за всех отвечать, кто-то головой своей рискует, решения принимает, а кто-то на месте сидит — штаны просиживает.

— Начальником нелегко, — поддакнула старушка. — Что же ты, Аня? Разве ж нет пальто? Да что с тобой такое?

— Да то, Нина Петровна, — девушка зачем-то сделала шаг вперед, будто вышла из шеренги, — пальто это я хорошо запомнила. Сдавал его седой мужчина в черном костюме. С ним женщина была в бордовом платье. Я это пальто даже наощупь запомнила, у него ворс необычный…

— Ты что несешь, коза драная? — сутулый взял с ходу самую свою высокую ноту. — Мало в Питере таких пальто? Давай сейчас твой гардероб перетряхнем! Сколько таких надыбаем? Тащи мою одежду согласно номерку! Последнее тебе китайское предупреждение. Вы меня не знаете! Ты у меня не только отсюда вылетишь, но и из института своего! Что ты пялишься на меня, сопля? Да я тебя сейчас угондошу! Да ты сейчас будешь…

Уличных и транспортных скандалов невольный наблюдатель этой сцены не любил, а с похмелья любые возможные сотрясения были для него рискованными вдвойне. Всем своим больным нутром он почувствовал, что лучше держаться в отдалении, не подходить к гардеробу, постоять в сторонке. К тому же он не представлял — кто тут прав, кто виноват, к кому надо обращаться в таких случаях? А уж если понадобится — как и куда надо бить сутулого? Может быть, лучше вывернуть руку? Но если крутить ее двумя руками, он обязательно стукнет свободной? И в какую сторону крутить — по часовой стрелке или против? А вдруг гардеробщица превышает свои полномочия? Есть же у нее на этот случай инструкция?

Сутулый запрыгнул одним коленом на тумбу и протянул к девушке руку с растопыренными пальцами. Мужчине у стены, наблюдавшему за этой сценой, надо было действовать, а действовать он не любил и не умел.

— Аня! Лешу зови! — крикнула старушка и вдруг заорала таким органным басом, что наблюдателю срочно захотелось вернуться назад в концертный зал: — Администратора зови!

— Еще встретимся! — бросил сутулый на прощанье, пригнулся к земле и, не дожидаясь ни своей, ни чужой верхней одежды, метнулся к входным дверям.

— Вот паразит! Вот ворюга! Прохиндей! — кричала старая гардеробщица, потрясая воинственно спицами, даже встав со стула ради такого случая.

То ли наблюдателю стало стыдно за свое бездействие, то ли побоялся попасть под горячую руку работников гардероба, а, может, почувствовал себя несколько лучше, но он вернулся назад в концертный зал. Выходит, божественная музыка не исправляет людей, не делает их лучше, не побуждает свернуть с преступной тропы? Да что музыка?! А живопись? Способна ли она изменить человека? Спасти его пусть не в вечности, спасти его хотя бы на день, на час, на мгновенье?

Где уж спасти? Сама живопись разве не была всегда объектом преступных деяний? Да и эта невесомая, невидимая музыка. Ей бы тоже надо приглушить свои фанфары. Нечего трубить победно — не ангел. Разве не за божественную музыку Сальери отравил Моцарта? А возвращаясь опять к своему ремеслу, про гениального художника — «создателя Ватикана» — лучше умолчим…

Но эта девушка… Где-то он слышал выражение: ее глаза потемнели от любви. Влюблена она или ей от природы дан влюбленный взгляд? На сутулого она поднимала такие глаза, что, даже крича и ругаясь, тот смотрел куда-то в сторону. Студентка, красавица… гардеробщица. Смелая и принципиальная. Да просто героиня нашего бесцветного времени! Лауреат приза «Золотая вешалка», кавалерша ордена кепки Ленина, ордена шапки-ушанки, ордена подвязки…

На него вдруг напала похмельная икота. Вспоминал отец, наверняка, ругая за пьянство. Но если бы вспоминала его эта девушка, он действительно смог бы начать новую жизнь, наполненную работой, любовью и смыслом. Он бы работал, не вылезая из мастерской, с одной мыслью, что она думает о нем. И пусть икать ему всю оставшуюся жизнь, только бы было так.