Мятежная дочь Рима - Уильям Дитрих Страница 4

Никто на свете не знает лучше меня, насколько велика на самом деле наша империя.

При мысли об этом у меня даже кости ноют.

Я — Драко, житель приграничной полосы и государственный чиновник, инспектор, соглядатай и писец. Люди боятся меня, потому что за моей спиной стоит Рим, а рука Рима дотянется до самых отдаленных уголков империи. Я — ухо императора. В моей власти поднять человека на самую вершину и низвергнуть его в пропасть. Эта власть для меня — точно доспехи, и нет у меня иной защиты, кроме нее, когда я являюсь, незваный, чтобы выяснить, как идут дела, и дать отчет Риму. И она же мое единственное оружие.

Но цена этой власти — усталость. Когда я, еще совсем молодым, объезжал границы Римской империи, то советуя усилить гарнизон там, то повысить налоги тут, служба, которую я нес, вдохновляла меня, а власть, которой я был облечен, кружила мне голову. Благодаря ей я смог увидеть мир. За все эти годы я прошел, проехал и проплыл добрых двадцать тысяч миль, и вот теперь я стар и слаб, и меня отослали чуть ли не на самый конец света, в страну, где кости мои ноют от холода.

Приказ императора погнал меня на север Британии, чтобы я смог собственными глазами увидеть чудо. И дать ответ, которого он ждет. Прислать отчет о мятеже и вторжении варваров — это еще не все. Я до боли в глазах вчитывался в присланный мне приказ, чувствуя исходящую от него горечь позора и поражения. Дочь сенатора пропала, похищена варварами. Валерия… это имя, невыразимо прекрасное, манящее, дерзкое, беспокойное… стрела, от которой кровь, превратившись в жидкий огонь, начинает быстрее струиться по жилам…

Но почему?

Северное небо за окнами мрачной, угрюмой крепости Эбуракум плотно залепили тучи. Я хлопнул в ладоши, позвал раба и велел ему подбросить угля в жаровню. О боги, как же я скучал по солнцу!

Мольба, звучавшая в каждом слове, в каждой строке послания, которое я получил от сенатора Валенса, лишь изредка прорывалась наружу. Куда сильнее чувствовались нетерпеливое раздражение и жалость к самому себе — скорее это было письмо уязвленного политика, чья карьера внезапно оказалась под угрозой, чем сломленного горем и чувством невыносимой вины осиротевшего отца. Валенс входил в число двухсот сенаторов, ставших тяжким бременем для нынешнего Рима, жажда власти которых уступала лишь их алчности. И тем не менее послание сенатора нельзя так просто проигнорировать. Я поднес свиток к глазам и принялся читать.

Я желаю получить точный отчет о последнем вторжении варваров и еще один, предназначенный лишь для моих собственных ушей — о неожиданном исчезновении моей дочери. Слухи о сделанном ею выборе весьма осложнили мои отношения с Флавиями, ставшими моими родственниками благодаря этому браку, и к тому же из-за них прервались паши деловые отношения, из-за чего я оказался весьма стеснен в средствах. Необходимо восстановить репутацию Валерии, иначе ее родственники могут потребовать возмещения морального ущерба. Я надеюсь, вы понимаете деликатность порученного вам дела и необходимость соблюдать строжайшую секретность во всем, что касается этого прискорбного события.

Я уже много лет назад имел право уйти в отставку, но меня считали весьма полезным человеком, хранившим верность не столько императору, но, что важнее, самой идее императорской власти, верным законам, устоям, стабильности. В Риме один император сменял другого, менялась государственная религия, реорганизовывались провинции, а я оставался. Вероятно, поэтому меня старались держать подальше, где-нибудь возле границы. Идеалистам всегда легко найти применение — им трудно доверять.

И вот сейчас я тут, чтобы расспросить выживших, что означало, что мне придется распутать паутину лжи, самообмана и искренних заблуждений, составляющих суть того, что зовется человеческой памятью, чтобы обнаружить крупицы правды. Большинство надежных свидетелей мертвы, а остальные разбежались или слишком подавлены тем, что произошло. Что они могут помнить? Вонь Адрианова вала, запах горящих бревен, разлагающейся человеческой плоти, зловоние оставленной бежавшими жителями и гниющей еды, кишащей омерзительно жирными червями? Днем их мучили полчища невесть откуда слетевшихся мух, ночью — стаи голодных одичавших собак, которых тщетно пыталась прогнать подальше горсточка истощенных рабов и покалеченных солдат, которым изредка помогали крестьяне-бритты, силком пригнанные сюда, чтобы починить то, что еще можно было починить. Да, вот оно — зловоние победы, которая, в сущности, не столько победа, сколько поражение, наглядное свидетельство победы разрухи над стабильностью и порядком.

Сколько у нас времени до того, как варвары решат вернуться?

И это тоже желали знать император и сенат.

Я составил целый список тех, кто мог что-то знать и кого необходимо было расспросить. Служанка. Кухарка. Владелец виллы. Захваченный в плен друид. Но я начал с солдата, туповатого и прямодушного.

Центурион, сидевший вместе со мной в носилках, носил имя Лонгина: отличный послужной список, нога, покалеченная ударом топора варвара во время последней, отчаянной битвы, в темных глазах — боль и сознание того, что ему уже никогда не придется ходить. И… ни малейших признаков отчаяния. Ведь он был овеян славой, которой я мог только завидовать. Я задавал ему вопрос за вопросом.

— Тебе известно, кто я?

— Доверенное лицо императора.

— Ты понимаешь, для чего я приехал сюда?

— По приказу императора и сената.

— Верно. А ты для чего здесь?

— Я должен выполнять свой долг. Так было всегда, сколько я себя помню.