Вороны любят падаль - Кирилл Казанцев Страница 4

Во время этого разговора Володя удивлялся себе так сильно, что даже не разозлился. Прежде в подобном тоне он не позволял с собой разговаривать никому, и если уж не мог сразу дать в морду, то, по крайней мере, одергивал наглеца. Так он поступал даже со следователями и кредиторами, из-за чего, собственно, имел неприятности в жизни, но оно того стоило. Томилин предпочел бы отказаться от любого комфорта, лишь бы не потерять уважения к самому себе.

Так было до встречи с Прохоровым, и тут Володя впервые отступил от своих правил. «Дошел до края, видно, – с удивлением размышлял он, разглядывая наглую физиономию режиссера. – Или старею на самом деле. Мне даже в морду ему дать не очень хочется. Ишь, вылупил-то глазенки! Но насчет выпивки он прав. Что-то часто я стал закладывать. Из-за того и в гильдии не срослось…»

Мысленно Володя тут же дал себе зарок на время съемок не прикасаться к спиртному, отдохнуть. Да и работа вырисовывалась напряженная – взрывы, огонь, джигитовка, падения с высоты, – нужно было держать форму, тем более практики у Томилина давненько уже не было.

Все шло как будто нормально, но при этом напряжение вокруг него исподволь нарастало. Что это было – неспособность сходиться с людьми, притираться к ним, или причина была в той атмосфере нетерпимости, которую создал Прохоров, превративший заброшенную деревеньку и населивший ее кинонарод в собственную маленькую империю? Никогда не служивший в армии, не отличавшийся ни физической формой, ни какой-то особенной харизматичностью, он настаивал на соблюдении в группе дисциплины почти военной, обосновывая это тем, что фильм они снимают о войне и вести себя должны как на войне. У Томилина было свое представление о том, как ведут себя люди на войне, но ему приходилось помалкивать, потому что у Прохорова он числился первым кандидатом на вылет. И это несмотря на то, что из Звонарева трюкач был никакой. Он с большим трудом выучился садиться на лошадь, но это было все, его потолок. Да и берег он себя как девушка. Резон в этом, конечно, имелся. Его смазливую рожу частенько печатали на обложках журналов. И это при том, что с Томилиным они были одинакового роста и примерно одной комплекции. Рыхловат был кумир девушек, красавец Звонарев. Но кого это волновало? Даже Ирина Кашина, холодноватая красавица блондинка, восходящая звезда, которая играла главную женскую роль в фильме, с удовольствием флиртовала с этим недоноском, а Томилина просто не замечала, несмотря на то, что тот являлся как бы тенью Звонарева. Не сказать, чтобы это слишком уж его волновало, но вот женская красота никогда не оставляла его равнодушным, и он старался не пропускать ни одной юбки. Так что у Володи появилось вдобавок желание проучить эту выскочку – отсюда и проистекли все последующие события.

По сценарию вчера ему надлежало вынести из горящего амбара находящуюся без чувств героиню – просто пробежать сквозь огонь и далее через заросли кустарника спуститься к реке. При этом камера ни на секунду не фиксировала его лица – только мужественную широкую спину, и у зрителя должно было создаться впечатление, что спас прекрасную крестьянку не кто иной, как поручик Беликов, он же актер Звонарев.

Актер в мундире поручика вбежал в полыхающий огнем сарай, кашляя и задыхаясь, выбрался с противоположной стороны и плюхнулся на траву, а из ворот амбара с девушкой на руках выскочил Томилин и, увертываясь, как было оговорено, от камеры, побежал через кусты к реке. Оператор с помощниками и с техникой рванули за ним следом. И так до кромки воды, где Владимир аккуратно положил героиню на чистый песочек.

– Снято! – заорал режиссер и принялся бешено вращать головой. – Где Звонарев? Снимаем дальше! У меня солнце уходит!

Теперь ему было нужно, чтобы Звонарев, вовсю торгуя мордой, быстренько объяснился с девушкой у реки. Романтическая, так сказать, сцена. Томилин здесь больше не был нужен.

Но к этому моменту он уже сполна успел ощутить вес молодого тела актрисы (она оказалась довольно упитанной, хотя со стороны выглядела хрупкой), рассмотреть высокую, цвета топленого молока грудь, выглядывающую из ворота дурацкого крестьянского платья, больше смахивающего на наряд опереточной пастушки, успел оценить припухлые капризные губы, тронутые вишневой помадой, с любовью подкрученные ресницы – совершенно по-крестьянски, конечно, – и понял, что его тянет к этой девчонке. Тянет, несмотря ни на что. Потом, после съемок, Владимир попытался заговорить с ней, чтобы как-то навести мосты, преодолеть пустоту, которая разделяла их, предложил даже небольшую прогулку.

– Хочешь, отвезу тебя после съемок в одно место? – спросил он небрежно. – Тут недалеко, километра два, не больше. Там река и тайга во всей красе. Ты такого еще не видела. Я возьму джип у осветителей. Помяни мое слово – не пожалеешь!

Разговаривать с женщинами он никогда не стеснялся и в слова свои всегда вкладывал тайный смысл, который, однако, женским полом угадывался безошибочно и чаще всего с успехом для Томилина. Не все, конечно, поддавались его чарам, но нравился он многим. Нравилась его уверенность, его сила, ритмичная плавность в движениях, бесшабашность, да и вообще внешность, несмотря на шрам на нижней губе, придававший его улыбке несколько зловещий вид.

Однако Кашина сделала вид, что ничего этого не замечает. Володя вообще, похоже, для нее не существовал. Сделав над собой усилие, она все-таки остановила на нем холодный взгляд и надменно сообщила, что красоты природы ее не интересуют.

– Особенно в компании такого гида, – добавила она, уничтожающе взглянув на Володю. – Надеюсь, я все внятно объяснила?

Девочка только начинала свое звездное восхождение. Бедная провинция, откуда она вырвалась в столицу, еще была слишком жива в ее памяти, и она старательно дистанцировалась от всего, что, по ее мнению, могло утянуть назад в трясину.

Послав таким образом Томилина, она подчеркнуто держалась потом возле Звонарева, который совсем вошел в роль романтического «поручика», лихо заламывал фуражку с кокардой, шикарно похлопывал по ладони тонкими перчатками и посматривал вокруг со снисходительным прищуром. Эта игра особенно взбесила Томилина.

Он понимал, что делает глупость, но удержаться уже не мог, слишком велика была досада. При всех он отпустил какую-то колкость в отношении Звонарева, что-то скептическое насчет его мужских качеств. Мол, если мужик не в состоянии залезть на лошадь, то ему и на бабу не влезть. Глупость, в общем. Но Звонарев взбеленился, полез на рожон, их растащили, а то быть бы беде. Слава богу, Прохоров всего этого не видел, а вскоре часть группы укатила в город, и Томилин, испытывая неутолимое желание вознаградить себя за унижения, отправился на другой конец деревни и там воспоминания его прервались. Такого с ним не было давненько.

– Черт! – сочувственно сказал ему Забава. – Тебе лучше бы выйти. Кулешов уже из штанов выпрыгивает.

Томилин послушно слез с чужой кровати, одернул на себе белогвардейский мундир, который не снимал со вчерашнего дня, натянул на голову валявшуюся на полу фуражку с кокардой и тяжело шагнул к двери.

– Ни пуха! – сказал ему в спину Забава.

Томилин вышел на улицу. Солнце уже стояло высоко в небе. От близкого сосняка тянуло горячим смолистым запахом. На краю деревни дежурила пожарная машина, находившаяся тут с тех пор, как начали снимать батальные сцены. Возле домов, которые должны были стать местом боя, возились рабочие, что-то прилаживая и пряча в буйно росшей траве провода. Тут же суетились осветители, на них покрикивал главный оператор. Прохоров еще находился в вагончике, служившем чем-то вроде боевого штаба. Наверное, объяснял звездам боевую задачу. Или выслушивал сплетни. Интересно, про Томилина ему уже доложили?