Когда отступать некуда, дерутся насмерть - Анна Малышева Страница 4

– Нож у нее нашли, когда на травмпункт привезли, ей вывихнули руку. Стали с нее куртку снимать, вывалился нож. В крови. Ну, ты представляешь себе?! Она таскала с собой нож!

«Я с ума сошла? – спросила себя Настя. – Или это мой нож? Но как он попал к ней?!» Следователь ничего ей про нож не рассказал. Даже разговора об этом не было. Значит, ее так просто отпустили только потому, что обвиняемая уже была. Ксенька? Действительно носила нож? В это трудно было поверить. Но Лера, кажется, верила. Во всяком случае, ей хотелось верить. Ведь иначе ее саму допрашивали бы куда пристрастней. Следствию нужен был обвиняемый. Труп у них уже был, значит, без обвиняемого не обойтись. Настю мучило теперь не столько странное сообщение Леры, сколько вопрос – успела ли проговориться «Крыса»? В каком состоянии она попала в больницу? Успела ли сказать, кто ее пырнул ножом? Наступил даже миг, когда Насте показалось, что она никогда не била «Крысу» ножом. Может быть, она в нее вообще не попала? Может, нож прошелся вдоль одежды? Может, «Крысу» вообще ранил кто-то другой? Ну, пусть даже Ксенька!.. Она в глубине души прекрасно понимала, что это подлый самообман, что Ксенька каким-то образом подняла со снега оброненный нож, что машинально присвоила его или скорей всего даже не разглядела в темноте, что это такое, сунула в карман. Забыла в суматохе… Мало ли что могло случиться?

– Где Ксенька? – спросила Настя.

– Дома.

– Ее не арестовали?

– Зачем? Всегда успеют.

Действительно, успели. Настя была на суде. Слышала, как зачитывают ее свидетельские показания. Лерка сидела на другой скамье, вся подавшись вперед, и ревела в три ручья. С ней были родители. Родители пришли и с Настей. Ксенька говорила, что она не помнит момент удара. Но вот нож она помнила. Да, она подняла нож. А что с ним сделала потом – не знает. Ее били по голове, она больше ничего не помнит.

В конце судебного заседания, когда в зале нечем стало дышать, с Леркой случилась истерика. Настя едва удержалась, чтобы не присоединиться к ней. Девчонки все же досидели до конца. В коридоре они бросились друг к другу:

– Осудили!

Это выкрикнула Лерка. А Настя едва шевельнула губами:

– Но за что, за что…

Лерка плакала, обняв подругу. Другая танцорка ушла с родителями. Настя была будто каменная. Совершенно бесчувственная. Если бы ей кто-то в этот миг сказал: «Пойди туда и во всем признайся!» – она бы пошла и призналась – да, это сделала она… Но никто не подошел, ничего не сказал…

Настя бросила педагогический институт на втором курсе. Просто не смогла себя заставить пойти осенью на занятия. С этим было покончено. С дискотеками – тоже. А Лерка продолжала танцевать. Настя прекратила всякое общение с ней. Ей было невыносимо ее видеть. Невыносимо, потому что она за себя не отвечала в тот год. Она в любой миг могла бы расколоться, сознаться, взять все на себя. Лерка обязательно заговорила бы о Ксеньке. Та была в НТК. Срок – пять лет. И если бы речь зашла об этом сроке, Настя бы сказала: «Это мой срок!» И получила бы его… Лучше было держаться от Лерки подальше.

Настя устроилась продавщицей в коммерческий ларек неподалеку от дома. Точнее, ее пристроили туда родители. Мать была категорически против этого занятия – небезопасно. Но отец поручился, что в этом ларьке Насте ничто угрожать не будет. Ларек содержит его старый знакомый, он присмотрит, чтобы Настю не обидели. И Настю не обижали. Работала она днем.

Пришла ледяная московская осень, дни стояли черные, порченные. В тесном киоске оставалось место только для Насти и электронагревателя. Нагреватель жарит по ногам, в окошечко врывается холодный ветер. Настя считает деньги, просовывает в окошко бутылки, банки, сигареты, жвачку. Два раза в день у нее забирают выручку. Хозяин выплачивает ей зарплату в конце месяца. Она быстро обучилась всему, что составляло нехитрую науку продавца. Торговать своим товаром. Забыть поставить ценник на товар, чтобы назвать цену повыше. Разница – в свою пользу. Обсчитывать. Продавать тухлинку. И тому подобное. Голос у нее огрубел от вечной простуды. Зеленые прозрачные глаза стали жесткими. Жесткими стали и перекрашенные волосы. Ее естественный цвет был темно-русый. Настя стала ослепительной блондинкой. Она начала понемногу курить. В морозные зимние дни согревалась водкой. Наверное, все это ее не украшало. Но зато она за всей этой однообразной крикливой жизнью начинала понемногу забывать о Ксюшке. Ей уже казалось, что все случилось не с ней. И «Крысы» никогда не было на свете.

Мать ужасалась переменам, которые происходили с ее милой, балованной дочкой, которой с детства разрешалось все, вплоть до полуночных возвращений домой. Отец пожимал плечами – такое время, в чем обвинять ребенка? А ребенок потихоньку прикидывал, как бы обзавестись своим домом. Как не зависеть от родителей? Выход скоро пришел.

Витя – так назывался выход. Витя – симпатичный, хотя и простоватый парень, приблизительно ее роста, ее возраста, ее уровня. Витя был одним из тех, кому киоск платил дань. То есть – из местной мафии. Владелец ларька предупредил Настю – она новенькая, и поэтому к ней будет приходить за данью кто ни попадя. Давать надо только нескольким. С кем есть договоренность. Тогда и с киоском будет все в порядке. Витя был одним из этих нескольких. Обычно он брал водку, сок, сигареты «ЛМ». Появлялся пару раз в неделю. Особенно ее не разорял. Настя не испытывала к нему никакой вражды. Надо платить дань – значит надо. Не она это придумала, в конце концов. Прибыль у нее и так была неплохая.

Витя сперва приглядывался. Потом стал заговаривать с ней о том о сем. Наконец пригласил в кафе. Настя поморщилась – лучше бы в ресторан. Но конечно, не сказала этого. Еще решит, что она себе цену набивает. В кафе они не пошли, он не стал настаивать. И похоже, после отказа Витя ее зауважал. Накануне восьмого марта сунул ей в окошечко букет роз. Настя холодно приняла подношение – она ведь знала, что за эти цветы он не платил, они ему достались в результате такого же рэкета. Вечером, сдав выручку хозяину, смену – ночному продавцу, Настя вышла на воздух, с наслаждением потянулась, разминая затекшее в тесноте тело… И увидела его.

– Не возражаешь, если я тебя провожу? – спросил он.

– Да нет… – протянула она.

Вместе пошли к ее дому. Он не приставал, держался предупредительно. Между разговором поддерживал ее под локоть, помогая перепрыгивать через лужи. Ей это понравилось. Все-таки – мужчина, защитник. Мужского внимания у себя в ларьке она получала сколько угодно, но все это было едва прикрытое хамство. Этот хотя бы не приставал. От него в этот день пахло дорогим одеколоном. Чистая рубашка, свежая стрижка, выбритые до синевы щеки. Прямо пижон! Он проводил ее до подъезда, успев по дороге рассказать, что район у них хулиганский, и Насте не стоит возвращаться одной так поздно. Он хочет ее провожать. А если она против, тогда пусть говорит всем – если обидите меня, будете иметь дело с Витьком. Она хмыкнула по себя. Он не произвел на нее впечатления. Витя был все-таки слишком молод, чтобы внушить страх хулиганам. Она сомневалась, что этот парень может иметь какой-то весомый авторитет. Но все же поблагодарила его: