Хобо - Зоран Чирич Страница 39

«Ты рылся в моих чистых трусах», сказал я ему, засовывая пистолет за пояс. Чужую невоспитанность учтивостью не лечат. Я повернулся и вышел вон.

Пока я быстрым шагом удалялся от дома, в голове у меня стучала только одна мысль: этот человек, с которым я только что был рядом, в пятьдесят восьмом смотрел игру «Манчестер Юнайтед» на белградском стадионе «Маракана» [30]. Невероятно, но это неопровержимый факт. Он часто показывал и Бокану, и мне билет на матч, который хранил как самый дорогой сувенир. Он в мельчайших деталях описывал нам давку на стадионе, дриблинги Бобби Чарльтона, его глаза сияли, когда он заводил рассказ о том, какой феноменальный гол забил со свободного удара Бора Костич, сравняв счет на 3:3, и какая борьба кипела на поле в оставшиеся три минуты. Кончилось все тем, что англичане сохранили результат, который повел их дальше — с мюнхенского аэродрома прямо на тот свет. Отец никогда не забывал рассказать, как он плакал, когда услышал, что случилось. У этого человека были слезы, но его вовремя научили приберегать их для себя самого.

Город был призрачно пуст, очищен от остатков ночных развлечений. Асфальт охлаждался от шагов одиноких прохожих. Адреналин перетек в дома и сны. Что ж, никогда не поздно совершить еще одну прогулку. Я вернулся к Йоби. Виновник торжества все еще праздновал.

Увидев меня, он нисколько не удивился. «Где тебя носило?», пробормотал он и направился в сторону сортира. «Ну, хорошо, что ты пришел. Может я, все-таки, найду этот кусок шита», слышал я его ворчание и звук струи. Он накурился как кусок копченой свинины. Двигался примерно как качающаяся люстра: то приклеиваясь к стенам своей загаженной квартиры, то отталкиваясь от них. Выкопал откуда-то бутылку красного вина: «Все, что осталось». Косовский «гаме». Йоби называл его косовский «гейм». В этом была своя логика. Ведь вино это игрушка, суррогат крепости. Вино требовало пить его и пить. Нужно много времени и много места в животе, чтобы поймать кайф. Правда, мы с ним уже были под кайфом.

Йоби был не из «типов с прибежищем до утра», но он был «типом со своей норой», поэтому я спокойно попивал это дежурное вино, ни тяжелое, ни терпкое, с нейтральным вкусом, «справа от полусладкого». Редкие слова, которые сползали с наших языков, отскакивали от одного к другому, распадаясь на не менее бессмысленные слоги. Усталость накрыла нас как прозрачная штора, через которую проступал тусклый свет фонаря. Мы утопали в пуховой тишине, насыщенной видениями и мыслями.

Где-то перед рассветом я вспомнил, почему сюда вернулся. Тот кусок шита так и не появился. Я спросил его, можно ли осесть на некоторое время у него. Йоби с усилием прозевался и заохал от раздумий, на которые был неспособен. Он обхватил рукам лопающуюся по швам голову и оставался в этой мученической позе долгое время, а потом опять явил мне свое истощенное, длинное лицо.

«Какие-то проблемы?», спросил он у выпитой бутылки «гейма».

«Нет, сейчас все в порядке», ответил я за нее.

«А-а, это хорошо… Хорошо, что ничего… потому что, знаешь», он остановился, чтобы выдохнуть воздух из легких, но, похоже, в них ничего больше не осталось, «мне не нужна полиция в доме».

«Я понял», сказал я и поприветствовал его так, как делают это подвыпившие члены дружины по охране общественного порядка, находясь при исполнении обязанностей.

Вялое шипение было адресовано мне, так же как и поднятый указательный палец: «Я тебя предупреждал, Зокс. Ты не можешь сказать, что не предупреждал».

«Ты чего, все нормально», завопил я самым дружеским тоном, на какой был способен. В тот момент, думаю, я был готов обнять его обеими руками и поцеловать в губы, только бы он не продолжал оправдываться, меля поучительные истории про Барона и его людей, которые всегда кончают тем, что становятся ничьими. Вот насколько мне было жалко, что я спросил у него то, что спросил. «Йоби, на самом деле, все нормально», я не давал ему не только заговорить, но даже поднести к губам сигарету. «Клянусь тебе, все нормально, и давай забудем об этом». Я заставил его смотреть мне в глаза, хотя его веки, отекшие и отяжелевшие, сами закрывались от всей употребленной в эту ночь дури. «Ты мне не крыша, ты мне друг. Ясно?». Пока я произносил эти великие слова, сознание у меня прояснилось, и до меня дошло, что моя жизнь вовсе не зависит от этого разговора. Мне показалось, что и Йоби понял, что я понял, по крайней мере, его вздох производил такое впечатление. Это был вздох человека, который напоролся на собственный принцип — людям нельзя верить, но их нужно принимать всерьез. Сейчас он убедился, что этот принцип действует и в отношении друзей. Особенно друзей. А я убедился, что мой тощий болтун постарел, причем именно в свой день рождения.

Я ушел раньше, чем он заснул. Казалось, я крадусь из чужой незнакомой квартиры. Тупое утреннее солнце стерло предыдущую картину. Она исчезла в сияющей пустоте, в глубине шпалеры накренившихся зданий. На ватных ногах я направился к Кинки.

Она была более проспавшейся, чем я. Я присоединился к ней, и мы вместе маленькими глотками стали медленно пить благословенный, горячий, черный кофе. Она ни о чем меня не спрашивала. У нее была своя ночь. А еще у нее была комната для меня. И сок из свеклы и лимона, чтобы промыть бронхи и кишки. Она его сама делала. Без лимонной кислоты, так она сказала. Натурально витаминизированный, цвета розового вина, смешанного с гибискусом.

«Если есть на свете здоровая кровь, она должна быть такого цвета», сказал я и выпил не поморщившись, а потом улегся, чтобы лучше почувствовать его действие. Разгорался новый день.

«Тебе не помешает, если я его куда-нибудь положу? Давит». Я вытащил пистолет и сунул его под кровать.

«Придет момент, когда ты им воспользуешься. Рано или поздно». Значит, все-таки ей мешает, просто не признается.

«А кто сказал, что я этого еще не делал?». Я вернулся в расслабленное лежачее положение.

«Сначала все выглядит легко», резюмировала она заботливо-иронично.

«Тогда постарайся сделать так, чтобы и дальше было не трудно», сказал я без иронии.

«Тебе придется научиться с этим жить», она продолжила борьбу с трепыханием бабочек в своем животе.

«Не беспокойся. С этой игрушкой я обращаться умею». Я поерзал, стараясь найти самое удобное для сна положение. «Я с ней познакомился раньше, чем с тобой. Можешь такое представить?»

«Никогда тебя не видела с пистолетом и не помню, чтобы ты ими интересовался». Кинки тоже почувствовала, что наша болтовня соскользнула в тупик. Но она считала, что у нее есть право на любопытство в этом вопросе: «Мальчик, кто тебя приучил к опасным игрушкам?»

«Мой дядя», мальчик гордо выпятил грудь.

«А дядя у тебя кто? Какой-нибудь генерал-минерал?» Она нежно потерла ладони одну о другую.

«Да что ты», я взял под защиту очень, очень близкого родственника. «Дядя был машинистом. Но с пистолетами он управлялся еще ловчее, чем с локомотивами». Когда он не удирал из дома на охоту со своими несчастливо женатыми дружками, он часто водил меня на городской пустырь или на поляну за болгарской братской могилой. Там он палил, отводя душу. Сначала я только смотрел, как он это делает, и устанавливал бутылки, которые служили мишенями. Но конечно, скоро стал канючить, чтоб он дал мне пострелять. Судя по всему, он только и ждал, когда будет случай открыть мне тайны своего мастерства. С этого началось наше тесное общение. Я, блин, конечно, был с ним одной крови. Он повторял это все время, пока командовал мне, как держать тело, как держать пистолет, как целиться, как дышать, как задерживать дыхание».