Порочный круг - Майк Кэри Страница 39

Сумасброд-сумасбродом, но, думаю, на каком-то этапе он понял, что переселить жителей всех городов на яхты окажется, мягко говоря, непросто. Понадобится принять еще какие-то меры, эффективные, но доступные, чтобы, когда произойдет неминуемая атака и воцарится господство мертвых, живым было куда отступить. Мечтатель и выдумщик во всем, Штайнер советовал возводить «безопасные» дома по его оригинальному проекту. Их следовало строить «на освященной территории, окруженной естественными бастионами земли, воздуха и воды». По словам Пекама, такие дома «ослепят мертвых и надломят их силу». В первых проектах использовались рвы, в последующих — двойные стены, между которыми по скрытым металлическим резервуарам текла вода. Какую роль играли воздух и земля, сказать не могу. Свои проекты Штайнер направлял в управления жилищной политики всех лондонских районов и — при условии их внедрения — бесплатно предлагал себя в качестве координатора.

Насколько мне известно, ответа ниоткуда не пришло, даже высокомерного, типа «Ваше письмо получено и принято к рассмотрению». Штайнер буквально задыхался от гнева: со всеми своими миллионами в одиночку он не мог поделать ровным счетом ничего.

Тем не менее у безумия имелся и положительный аспект: всех изгоняющих нечисть, особенно лондонских, Штайнер продолжал считать своей паствой, неразумными детьми, нуждающимися в поддержке и наставлениях. Бурбону Брайанту он подарил помещение, впоследствии ставшее «Золотым пламенем», потому что жил и работал под девизом: «Наша сила в массовости» и считал: изгоняющие нечисть должны собираться и обмениваться идеями. После смерти Пекама яхта (которая по его воле стала называться «Темзским коллективом») перешла к тресту во главе с Брайантом. Вырученные от продажи имущества деньги следовало направить на поддержание яхты на плаву и в более или менее приличном состоянии, чтобы любой изгоняющий нечисть мог жить на ней когда и сколько пожелает. В случае повышенного притока гостей спальные места надлежало предоставлять в порядке строгой очередности.

Сначала соблюдать очередность получалось с огромным трудом, потому что бесплатно насладиться роскошью яхты хотелось всем и каждому. Только роскошным «Коллектив» вовсе не был: дабы увеличить количество мест, Штайнер разделил каюты перегородками, и отсеки получились тесными и некомфортабельными. Управление трестом тоже превратилось в проблему. По идее Пекама этим следовало заниматься добровольцам из числа лондонских специалистов, каждому по году или по два, чтобы все хлопоты не упали на одни плечи. Однако и среди тех, кто хотел жить на «Коллективе», желающих тратить свободное время на его управление не находилось. К тому же возник вопрос, кого считать специалистом, ведь за соответствующей вывеской, печатью и фирменным бланком мог скрываться кто угодно. В сумбуре обид, возмущений, взаимных обвинений и подсиживания трест чуть не лопнул. «Коллектив» до сих пор существует, но счет, с которого должны поступать средства на текущий ремонт, заморожен банком, и яхта медленно, но верно превращается в рухлядь. Она плавает по Темзе от пристани к пристани, портя рафинированный пейзаж, и везде стала нежеланной гостьей, несмотря на то, что теоретически вполне кредитоспособна. Сейчас на ней в основном живут мои бездомные коллеги и те, кто приехал в Лондон ненадолго.

Что мне известно о Реджи Танге? Практически ничего. Он из молодых и перспективных, которых мы, представители старой гвардии, недолюбливаем и стараемся обходить стороной. Говорят, Реджи очень способный, довольно вспыльчивый и весьма ловкий в драке. До того как мы вернули Гонконг Китаю, его отец был там кем-то вроде брокера, а сам Реджи, по моим сведениям, исповедовал буддизм и активно придерживался нетрадиционной сексуальной ориентации. Вот, пожалуй, все, что я знаю. Мы с ним пересекались лишь раз, и большая часть встречи прошла в свободном обмене мнениями (другими словами, в шумной перебранке) на тему «Плевать или не плевать на средневековые гримуары при определении имен и индивидуальных особенностей демонов». Реджи считал «Гримуар папы Гонория» величайшей истиной, а я — величайшей ерундой на свете. Дальше «провидец — нет, шарлатан» диспут не продвинулся, так как мы оба были в стельку пьяны. Я надеялся, Танг вспомнит тот вечер с теплотой, или, по крайней мере, сообразит, кто я такой. Иначе лучшее, на что следовало рассчитывать, — это холодный прием.

«Коллектив» швартовался именно там, где говорил Никки, — в конце причала, недалеко от Королевского музея артиллерии, а вот взойти на борт оказалось куда труднее, потому как единственный путь на причал лежал через запертые ворота, для острастки обвитые колючей проволокой. Я осмотрел замок: скважина имела весьма своеобразную форму и представляла собой звездочку, шесть лучей которой были одинаковыми, а седьмой, идущий по центру вертикально вниз, — длиннее и чуть толще остальных. Это французская модель, которую, увидев однажды, я запомнил навсегда, так как выпускает ее компания «Поллукс», а Поллукс и Кастор — две ярчайших звезды созвездия Близнецы. А еще важнее то, что я могу вскрыть замок ровно за минуту.

Однако, порывшись в карманах тренча, подходящих инструментов я не обнаружил. Естественно, из шинели я переложил вистл и кое-что из принадлежностей, уцелевших во вчерашней схватке с loup-garous, а вот отмычки взять не догадался.

Следовательно, оставалось лишь барабанить по воротам и ждать, пока кто-нибудь не откроет. Ужасный удар по моей профессиональной гордости!

В конце концов ответа я все-таки дождался. Послышались шаги; ворота задребезжали, когда кто-то отпер их с противоположной стороны. Вот они приоткрылись, и в щелке мелькнуло незнакомое лицо.

Да, его обладателю оставалось только посочувствовать. Плоское, бледное, нездоровой сероватостью оно напоминало непропеченное тесто. Давно я не видел таких грязных волос: жесткая русая копна стояла дыбом, как пырей на песчаной дюне. В общем, ни лицо, ни его обрамление не давали однозначного ответа на вопрос, стар ли этот человек, молод или среднего возраста. Максимум, что удалось определить, — по всей вероятности, он мужского пола.

— Доброе утро! — ослепительно улыбнулся я. — Реджи здесь?

На лице не дрогнул ни один мускул, и у меня появилась крамольная мысль: вдруг оно крепится к шесту, а не к шее? Парень приоткрыл ворота чуть шире, словно предлагая убедиться: он цел и невредим. Он был одного роста со мной, но худой как щепка, одет в тертые джинсы и футболку с рисунком в стиле оп-арт, а на ногах новенькие тапочки в форме пса Громита.

— Реджи? — переспросил он слегка недоуменно, будто слышал имя в первый раз. Выговор у него протяжный, эссекский.

— Да, Реджи Танг. Вы ведь с «Коллектива», верно? Мне сказали, Реджи сейчас живет здесь.

Парень никак не отреагировал, даже кивнуть не удосужился.

— Ты кто? — после тяжелой паузы спросил он.

— Феликс Кастор. — Я протянул руку. Парень пожал ее без особого интереса. Зато в эмоциональной вспышке, которую я увидел, когда наши руки соприкоснулись, присутствовало довольно странное ассорти: неловкость, возмущение и что-то вроде тревоги.

В апатичном, если не откровенно печальном голосе ничего подобного не слышалось.