Красный Адамант - Юлия Винер Страница 38

А когда перевалили на кровать, тут от боли глаза сами открылись, и прямо мне в физиономию таращится телевизор. Это пока меня резали, сынишка мне в палату к кровати телевизор заказал. Мелькает что-то без звука, что именно, конечно, не разглядел, но заметил, что все, кто рядом стоит — и сын, и Галка с Азамом, и медсестра, и даже Татьяна, — больше внимания уделяют отдаленным международным событиям, чем больному, который у них под носом. Постонал немного, медсестра спохватилась и включила мне капельницу с анальгетиком.

И скоро мне захорошело опять.

Молодежь увидела, что я в норме и что Татьяна при мне, и все быстро разбежались, причем на ходу вовсе не обо мне говорили, а что в телевизоре произошло.

А мне всё не до телевизора, я все еще не знаю, что там конкретно творится, и настроен дальше с Татьяной выяснять. Но она никак не присядет, суетится возле моей кровати, поправляет что-то, капельницу проверила, спрашивает, не надо ли утку.

— Не утку мне надо, а сядь.

— А попить не хочешь? Я соку смородинного принесла.

Я немного попил и опять говорю — сядь.

Не садится. Говорит, с врачом надо поговорить.

— Да успеешь, — говорю. — Со мной сперва поговори.

— Ну, мы же говорим.

— Нет, ты сядь, нам по-настоящему поговорить надо.

— О чем?

— Как о чем? А об нас с тобой!

— Ну, — говорит, — Миша, это ты себя сейчас не беспокой.

И выражение лица точно как было тогда в кухне, как будто она меня локтем от себя тихонечко отодвинула и локтем этим загородилась.

— Ты, — говорит, — лучше отдохни, поспи немного, пока анальгетик капает. Скоро ведь кончится, опять болеть начнет.

И кладет мне под лодыжку больной ноги свернутый валиком халат, действительно лучше, пятку не так мозжит. Я ее за рукав ухватил:

— Теперь садись, — говорю.

И тут является Моти-санитар.

Улыбка во всю физиономию, в руках полиэтиленовый пакет. Подошел к кровати, спросил, как себя чувствую, кивнул на телевизор, говорит:

— Во кошмар, а?

И что они все с этим кошмаром? Надо будет, думаю, глянуть, и спрашиваю:

— Принес?

Он пакет держит, смотрит на Татьяну, говорит:

— Вас годы ничуть не испортили! Совсем как на фото.

Она, конечно, ничего не понимает, стоит молча, только брови приподняла.

Он дальше:

— Знаете, сколько мне этот ваш портрет искать пришлось? В чем копаться?

— Кончай разговоры, — говорю, — давай сюда. Таня, у тебя сотня есть? Дай ему.

— Сотни нет, — говорит растерянно. — Шекелей восемьдесят…

— Ладно, — говорю, — сколько есть. Потом добавлю. Моти, давай.

Моти открывает пакет и произносит:

— Пам-пам! Вот вам ваш портрет ненаглядный! — и подает мне портрет.

То есть именно портрет.

Все на месте — фотография, какие мы молодые и красивые, сзади картонка, спереди чистое стекло, все аккуратно зажимами скреплено.

Портрет есть. Портрет как таковой.

А рамки нету.

Мохнатенькой моей рамки с кистями — нету.

29

Я и не ожидал, что на Татьяну так подействует. Портрет я с собой в больницу взял из конкретных целей надежности, и никаких побочных мыслей у меня не было. А тут вижу, стоит, смотрит, и слезка по щеке потекла. Она отвернулась, слезку поскорей вытерла, чтобы Моти не заметил. Но я-то заметил. Сперва думаю, чего это она, а потом понял, прошибло ее, что я наш свадебный портрет в минуту жизни трудную взял с собой. Это хорошо, но в данный момент развивать тему некогда.

— А рамка где? — говорю.

Моти говорит:

— Да ты скажи спасибо, что портрет вытащил. Он знаешь где уже был? Я его едва дезинфекцией оттер. А рамку твою мохнатую даже в руки брать опасно. Это все уже в прачечную пошло, разом с грязным бельем. Мне там едва удалось их уговорить, чтоб пустили порыться, хорошо, на контейнере была надпись нашего отделения. А больные у нас всякие бывают, и рамка твоя теперь сплошной рассадник бактерий.

Я даже про боль забыл, пытаюсь подняться.

— Мне рамка нужна! — кричу. — Иди найди рамку!

Татьяна наклонилась ко мне, за плечи держит, что ты, Мишенька, что с тобой, какая еще рамка.

— Такой типа футляр! Я его специально сделал! Для нашего портрета!

— Специально… — отпустила меня, и смотрю, опять в глазу блестит.

Моти говорит:

— Да плюнь ты на эту тряпку, тоже сокровище, новую сделаешь. Главное, выздоравливай поскорей. Ну, я пошел… — и смотрит выжидательно на Татьяну, денег ждет.

Татьяна этого не замечает и спрашивает:

— А как оно выглядит? Я схожу поищу.

— Сходи, — кричу, — сходи, Таня! Выглядит просто, такое черно-голубое макраме косичками и с окошком для фото. А снизу типа бахромы, и на концах висят бомбошки разной величины.

Моти даже сплюнул:

— Бомбошки твои теперь просто комья грязи. Черт-те что туда впиталось.

И повернулся к двери.

— Иди, Таня, скорей. Может, еще не запустили. Беги! И деньги ему отдай.

Таня бросилась за ним, деньги из сумочки на бегу вынимает.

Только бы успела.

Интересно, сообразила она, что это за бомбошки, или из-за одних только чувств пошла?

30

Смешно все-таки человек устроен.

Сколько раз я за последние дни решал про себя, что не нужны мне эти стекляшки и вся эта возня, а между тем голова все время чем занята? И даже в такие решающие моменты, как операционный период, и особенно когда жена бросила.

Что мне, эти стекляшки важней, чем Татьяна? Да никоим образом. Мне ее вернуть необходимо, и особенно в создавшейся ситуации. Однако вот видел, как она размягчилась от портрета, понимал, что нужно воспользоваться моментом и дальше давить на эту точку, и что же? Вместо этого послал ее спасать все те же стекляшки. Если найдет и принесет, то сразу опять охладится, а если нет…

Если нет, то окончательно решаю плюнуть и больше не искать.

Их там в прачечной при разборке белья выкинут с прочим мусором, и туда им и дорога.

А сам сконцентрирую все усилия на выздоровлении и на Татьяне. Что это я, в самом деле. Какую кутерьму в жизни у себя навел. Положим, не по своей инициативе, а по случайности судьбы. Но я своей судьбе всегда был хозяин, что ж теперь-то так? Нет, надо напрячься и восстановить все, как было.

Ногу буду упорно разрабатывать, упражнения я все нужные знаю. А Татьяна сейчас беспомощного уж наверно не бросит, а там посмотрим. Ей ведь потом и дома придется за мной ухаживать, и привыкнет опять, а я учту опыт и почаще буду ей слова говорить, и Кармелу-соседку полностью исключу, разве что блюдо какое иногда. И пойдет у нас прежняя хорошая жизнь…