Лондонские сочинители - Питер Акройд Страница 37

После своего купания в Темзе Мэри пролежала в лихорадке две недели. Она металась в жару, дрожала в ознобе, то и дело просила пить или открыть окна, ей хотелось глотнуть прохладного воздуха. Она исходила потом, и Тиззи, глядя на нее, восклицала (к большому неудовольствию миссис Лэм): она-де и не представляла, что в человеке может скопиться столько сала. Во сне Мэри бормотала какие-то странные слова и фразы. В конце концов она все же поправилась.

Во время ее болезни Уильям Айрленд заходил к Лэмам, но ему сказали, что тревожить мисс Лэм нельзя; доктор прописал ей сон и полный покой. Однако в конце второй недели Уильяму разрешили поговорить с Мэри. Закутанная в шаль, она сидела в гостиной у окна.

— Надеюсь, вам уже лучше? — спросил он.

— Это была сущая ерунда. Самая обычная простуда. Впрочем, согласитесь, я вряд ли могла ее избежать.

— Я вам кое-что принес.

— Пьесу? — Он кивнул. — А я уже почти решила, что все это мне приснилось. Правда же, Уильям, то был очень странный, необычный день. Сейчас он кажется далеким, нереальным…

— Однако вот она, пьеса. — Он протянул ей пачку листов в темно-бордовом переплете. — Вполне реальная.

Мэри опустила пьесу на колени и отвела глаза.

— Я боюсь до нее дотрагиваться. Это же нечто святое… — Уильям улыбнулся и промолчал. — Она поможет мне вернуться к жизни.

— Мистер Малоун подтвердил ее подлинность. А мой отец уже начал переговоры с театром «Друри-Лейн».

— Так ее поставят?

— Лелею надежду.

— Знаете, Уильям, почему-то я предпочла бы, чтобы она осталась тайной для всех.

— Нашей тайной? О нет. Это не могло бы…

В гостиную вошла миссис Лэм.

— Ты должна отдыхать, Мэри. Тебе нельзя волноваться.

— Я не волнуюсь, мама. — Мэри перевела глаза на Уильяма. — Я просто в восторге.

— Как бы то ни было, на сегодня довольно. Всего наилучшего, мистер Айрленд.

* * *

Мэри полдня читала пьесу, полную высоких слов и благородных чувств. Волшебная ритмика стиха, в котором удивительным образом сливались воедино звук и смысл, действовала завораживающе. Это была пьеса о зависти и о бешеной, исступленной жестокости, взывавшей к древнему британскому богу мщения, тому, что «обгоняет ветер в поле ржи!», тому, «в чьей власти сделать алой синь морей». Мэри решила, что это одна из ранних пьес Шекспира. Она нашла в ней сходство с «Титом Андроником» и первой частью «Генриха Шестого». Перечитав драгоценную находку, она подивилась изобретательности молодого Шекспира. Кому еще пришло бы на ум создать образ ласточки, которая взмывает над полем брани, спасаясь от «бушевавшей в хлебных нивах сечи»? Ее переполняла благодарность судьбе за то, что она получила возможность все это прочитать. Отдельные несовершенства стиля или неясные выражения она с готовностью оставляла без внимания. Ведь она была одной из очень немногих, кому за прошедшие двести лет выпало счастье прочесть эту драму.

Тем же вечером, без каких-либо объяснений, Мэри передала пьесу Чарльзу. Она решила не рассказывать ему историю этой находки, надеясь, что он сам узнает руку автора. После ужина Чарльз унес пьесу к себе в комнату и больше уже не выходил. Прежде чем лечь спать, Мэри тихонько постучала к нему в дверь.

— Открыто, милая, — послышался голос Чарльза. Он сидел за столом и писал письмо. — Ты за нею? — Он указал на лежащую на кровати пьесу.

— Прочитал до конца?

— Конечно. К счастью, она не слишком длинна.

— И какое у тебя впечатление?

— А сочинитель-то кто? Там ведь только название.

— Не догадываешься?

— В таких делах я предпочитаю воздерживаться от догадок. Очень похоже на Кида, [98]но автор вполне может оказаться кем-нибудь из «университетских умов». [99]Пьеса, правда, не на латыни.

— А больше никто в голову не приходит?

— На такой вопрос можно отвечать долго.

— Это Шекспир.

— Нет.

— Уверяю тебя, Чарльз.

— Из того, что мне доводилось читать, она меньше всего напоминает Шекспира.

— Как ты можешь такое говорить? А для меня это очевидно.

— По каким приметам?

— Да хотя бы исполненный величия слог.

— Величие может быть поддельным.

— Построение фраз. Ритм. Выразительность. Вообще всё.

Мэри заметно разволновалась. Чарльз попытался ее успокоить:

— Это же всего лишь пьеса, Мэри.

— Всего лишь?! Это жизнь духа! — Она запнулась, пытаясь совладать с волнением. — Ты помнишь слова Вортигерна, обращенные к жене: Песок в часах уже не остановишь, пока в одном из нас не станет сердце. Разве не прекрасно сказано?

— Прекрасно, не спорю. — Чарльз поднялся из-за стола и обнял сестру. — Мэри, дорогая, так это очередная находка мистера Айрленда? Я так и понял. Но сама подумай. А вдруг он ошибается?

— Только не в столь важном предмете.

— С чего ты столь уверена? И откуда у него такая уверенность?

— Чарльз, ты упрямо не желаешь видеть очевидное. Тут каждая строка дышит Шекспиром. Когда я читала пьесу, мне казалось, что он стоит рядом.

— Он? А может, кто-то другой?

— Ты имеешь в виду Уильяма?

— Тебе же хочется быть к нему ближе.

Он тут же пожалел о сказанном. Мэри побледнела как полотно и отшатнулась.

— Это отвратительно! Как ты смеешь?! — воскликнула она и вышла из комнаты.

* * *

Несколько дней спустя Уильям Айрленд выступал перед собравшимися в Мерсерс-Холле на Милк-стрит. Лондонское отделение Шекспировского общества пригласило его прочесть лекцию на тему: «Источники трагедий Шекспира». Мэтью Тачстоун, основатель и президент общества, прочитал в журнале «Вестминстер уордз» две статьи Айрленда и был поражен его глубоким пониманием языка елизаветинской эпохи. Именно из его статей Тачстоун узнал, что слово «тень» употреблялось тогда в значении «актер».