Чужие деньги - Фридрих Незнанский Страница 36

Вот вчера, например, скучнейшая была парти! Ну что за экземпляры на нее собрались? Откуда только откопали таких фриков? Чего стоит одна эта накрашенная и декольтированная старуха, которая всю дорогу сюсюкала: «Мой мальчик не устал? Мой мальчик не хочет пи-пи? Если захочешь пи-пи, скажи своей мамочке!» А «мальчик» — раскормленный бульдог в костюмчике из твида за четыреста долларов — флегматично ронял слюни на изузоренный паркет. Лизу чуть не стошнило — и от этих собачьих нежностей, и от выпуклых, коричневых, похожих на пуговицы родинок, которыми была усыпана тощая, глубоко открытая непристойным для такого возраста красным платьем грудь старухи. Те, кто помоложе, по крайней мере, выглядели прилично, по-европейски, и умели себя вести. Но от них-то Лиза и получила самый сильный удар.

— Мисс Плахова, — осведомился один из них, одетый в серый костюм-тройку и весь какой-то гладкий, холодный, — как вашему отцу удалось выпутаться из истории с Полом Пеппером?

— Это имя мне ни о чем не говорит, — ответила Лиза.

— Как, неужели не знаете? — прищурился собеседник. — Пол Пеппер, лихой такой предприниматель из Техаса, настоящий ковбой. Он еще построил в Приволжске гостиницу мирового класса, «Волга Форевер». Доходное место, как выражаются в пьесах русского классика Островского… Гостиница-то по-прежнему стоит на волжском берегу?

— Да, стоит. — Приятели гладкого обступили их и прислушивались. — Но при чем тут мой отец?

— При том, что «Волга Форевер» принадлежит теперь ему, не так ли? Гостиница стоит, а Пола Пеппера застрелили. Вашего отца ведь допрашивали в связи с этим делом?

— Допрашивали, — подтвердил один парень со стороны; если бы не ситуация, Лизе он мог бы понравиться. — И ничего не нашли.

— Если ничего не нашли, значит, ничего и не было, — отрезала Лиза и повернулась, чтобы уйти от этого сборища. Вслед ей раздавался смех — не слишком обидный, с добродушными интонациями, как бы говорящими: «Да ладно тебе, брось выеживаться, здесь все свои!» Но Лиза чувствовала себя так, словно ее насильно заставили проглотить что-то горькое, и сегодня утром проснулась с сознанием, что родиться Плаховой — это ужасно.

А что такого ужасного в том, чтобы родиться Плаховой? Нужно, в конце концов, взглянуть горгоне Медузе общественного мнения в ее гадкие слизистые глаза и детально выяснить, в чем обвиняют Лизиных отца и мать. Наверняка это такие глупости, что опровергнуть их Лизе будет нетрудно. И потом, если снова встанет вопрос о том, что она Плахова, Лиза откровенно спросит: «А что вы имеете против моего отца?» Если это что-то личное, тогда ничего не попишешь, скатертью дорога, разбежимся в разные стороны, как вежливые люди. Но если предубеждение против Плаховых основано на журналистских выдумках, тогда Лиза станет их опровергать. Хладнокровно, доказательно, имея на руках факты. Ее родители — разумные в целом люди и в Приволжской области отлично наладили хозяйство, но силы общественного мнения они недооценивают. Быть может, именно Лизе, воспитанной в Вайсвальде, предназначено изменить имидж Плаховых в глазах России? Решено: она возьмет на себя общение с прессой. Но для начала не мешает узнать, что о них пишут.

Для того чтобы составить картину высказываний прессы о Плаховых, Лизе ни к чему было бежать к придорожному киоску за газетой. Московский ее компьютер, подобно приволжскому, бодрствовал денно и нощно, сигнализируя о том желтым огоньком кнопки включения монитора. Лиза тронула «мышку» — желтый огонек сменился зеленым, системный блок загудел, посылая сигнал о полной боевой готовности. Круглосуточное подключение к Интернету также было обеспечено… Войдя в русскоязычную поисковую систему «Рамблер», которую обычно не слишком любил а за притаскиваемые ею горы ненужного хлама, Низа набрала «Плахов» и стала ждать результата. Результат не замедлил себя ждать: верных двадцать страниц, и это еще не предел, судя по двойной стрелочке после числа «20».

Как и положено, парад материалов открывался официальными сведениями. Плахов Глеб Захарович, губернатор Приволжской области, родился в трудном 1953 году, из рабоче-крестьянской семьи… работал на заводе, заочно учился в институте, много лет и сил отдал химической промышленности… совершил восхождение по административной линии… Сама не отдавая себе отчета зачем, Лиза сохранила эти файлы в отдельную директорию, которую назвала «СЕМЬЯ». Конечно, она могла бы расспросить родителей, те с охотой поведали бы дочери свою биографию, но так будет официальней. Смешно — узнавать из Интернета о собственных родителях! Ничего плохого пока не сообщалось, одно хорошее: наладил хозяйство в Приволжске… область разбогатела… любовь и уважение сограждан…

«Убийство Питера Зернова», — выскочило вдруг перед ней на экран монитора. А при чем здесь убийство журналиста, о котором Лиза в своих заграницах краем уха слышала и знала о нем только то, что он разоблачает преступных олигархов, наподобие Корсунского? Содержание статьи «Известий», в которой говорилось об убийстве Зернова, она в подробностях читать не захотела, но ей необходимо было уточнить, при чем тут папа… Папа оказался, в общем, ни при чем: просто-напросто статью завершал длинный перечень фамилий, которые, по данным Зернова, составляли сотню самых богатых людей России. Среди них Плахов Глеб и Плахова Татьяна… Всего-то навсего!

«Ах, все понятно! — воспылала негодованием Лиза. — Типичный журналистский прием: пишут о каком-нибудь громком нераскрытом преступлении и рядом упоминают невинных людей, и получается, будто и они запачканы, однако этого пока никто нс может доказать… А вы докажите! Докажите, прежде чем поливать грязью! Да, мой папа — не нищий из подворотни, ну так что же? Из-за этого его нужно убийцей обзывать? Нет, вы покажите, кто из-за него пострадал. Никто? Значит, это все ваши фантазии, а в цивилизованной стране на вас подали бы в суд».

Вернувшись на страницу поиска, Лиза нажала заголовок следующей статьи, которая называлась, по ее мнению, с дешевой вычурностью: «Мертвый дом властителя Приволжска». Положив холодные пальцы на веки усталых глаз, Лиза ненадолго отвернулась от монитора, пока компьютер грузил очередную страницу с картинками, а когда повернулась, чуть не шарахнулась. С экрана на нее таращилось самое безумное, какое можно только вообразить, лицо, с перекошенным черным ртом, с глазами, в остекленелости которых читалось не то долгое страдание, не то всемирная злоба. «Клевета! — заранее решила Лиза. — Видят, что нормальные люди ничего плохого о Глебе Плахове не говорят, поэтому вытаскивают всяких ненормальных». Так она подумала… и начала жадно пожирать строчки заведомой клеветы. В названии и лице с фотографии было что-то неотразимо гадостное, то, что притягивает, как… как свет. При чем тут свет, какой свет, откуда он выплыл? Если речь идет о гадости, скорее, нужно было сказать «как тьма». Лиза темноту не любила, она ее с детства боялась. В темноте могло скрываться все, что угодно, и Лиза слабо верила взрослым, которые твердили как заведенные, что все мирно, спокойно и никаких чудовищ за шкафом нет.

«Когда я шел туда добровольно, то надеялся, что меня, как обещали, излечат от моего страшного пристрастия, — читала Лиза. — Я мечтал о том, как пере-стану приносить близким страдания; превращусь в нормального полноценного человека. Но, пройдя приволжский концлагерь, я полностью утратил человеческое, что во мне было. Я не знаю, жив ли я еще, потому что как может считать себя живым тот, кто побывал в аду?»