Расплата - Лайза Джексон Страница 36

Бенц составил список компаний, специализирующихся на изготовлении неоновых вывесок, а также список баров. Может, кто-нибудь вспомнит бокал с розовым мартини, хотя недавнее видение Оливии не имело ничего общего с убийством.

Пока.

Затем еще были церкви и священники, которые проводили церемонии. Эти списки тоже у него имелись.

Устав от бумажной работы и от следов, ведущих в никуда, он сделал перерыв, решив потренироваться в задней спальне. Одетый лишь в боксерские шорты, он принялся колошматить мешок. Это тренировало его мышцы, снимало стресс и позволило сбросить пятнадцать фунтов за последние шесть месяцев. Он становился таким чертовски здоровым, что даже самому не верилось.

Никакого бухла.

Никаких сигарет.

И женщин.

Если не считать Оливии Бенчет, которую он знал лишь несколько дней и один раз поцеловал. Это был отличный поцелуй. Но это нельзя назвать романом.

На спине у него начал выступать пот. Он живет, как монах. Монтойя обвинил его в том, что он ведет слишком замкнутую жизнь, и истина заключалась в том, что молодой полицейский был прав.

– Черт! – рявкнул Бенц и принялся колотить по мешку до тех пор, пока его мышцы буквально не взвыли от усталости, а сам он не взмок. Тяжело дыша, он навалился на мешок, который медленно покачивался. Отдышавшись, он окинул взглядом комнату Кристи. Помимо боксерского мешка, она выглядела такой же, какой она ее оставила: двуспальная кровать, покрывало цвета морской волны и такого же цвета занавески. Она казалась пыльной, нежилой, и он решил потрудиться и вытереть пыль, пропылесосить, а может, даже и поставить букет цветов на ночной столик. Он посмотрел туда и нахмурился, заметив фотографию Дженнифер рядом с кроватью Кристи.

На этом снимке, снятом давно и слегка поблекшем, они были вдвоем. Кристи в то время было лет семь, и фотография была сделана одной из подруг Дженнифер, когда мать и дочь слезли с американских горок. Их лица раскраснелись, волосы были растрепаны, глаза сияли от радости. Забавно, но он больше не испытывал прежнего гнева, только лишь глубокую грусть с примесью горечи. Их брак, конечно, был обречен с самого начала. Дженнифер было невыносимо тяжело быть женой излишне честолюбивого полицейского, которого подолгу нет рядом. Он чувствовал что-то неладное, но надеялся, что со временем все наладится. Он не замечал признаков надвигающейся катастрофы до тех пор, пока она на восьмом месяце беременности слезно не сообщила ему, что ребенок-то, оказывается, не от него.

Господи, ему никогда не доводилось испытывать такой боли. А когда он выяснил, от какого же сукиного сына беременна его жена... неудивительно, что он запил. О, конечно, он заявил о своих правах на Кристи, решил в тот самый момент, когда увидел младенца в больнице, что будет растить ее как свою собственную дочь, но семена недоверия были глубоко посеяны в его душе. Брак стал разваливаться, и постепенно от него осталась лишь видимость. Бенц проводил много времени за работой или в баре неподалеку от полицейского участка в Лос-Анджелесе. Тогда он сказал себе, что поступает правильно, но теперь не был в этом уверен. Он не мог забыть предательства жены и простить ее. Даже после ее смерти. Сейчас, однако, он мог отстраниться от ярости. Это больше не имело значения. Дженнифер была мертва, а Кристи, оставшаяся без матери, чувствовала себя все более одинокой, ей все сильнее хотелось взбунтоваться против него.

Но, может, сейчас, когда они не жили под одной крышей, этот бунт ослабнет. Если они оба не станут давать волю своим характерам и острым языкам. Он вышел из комнаты, закрыл дверь и направился в душ. Да, подумал он, он определенно раскошелится на цветы.

Ну а пока ему надо заняться делом.

В воскресенье перед Днем благодарения торговля шла вяло. Оливия обслужила нескольких покупателей, пополнила запасы на полках и вытерла пыль с некоторых артефактов, прежде чем приступить к развешиванию золотой мишуры вдоль полок и шкафов с товаром. На нее смотрели головы аллигаторов со стеклянными базами, стояли по стойке «смирно» свечи, и, забираясь на маленькую табуретку, она видела свое отражение в зеркалах. Искрились призмы, книги собирали пыль, и к Потолку вместе с рождественскими украшениями были подвешены куклы вуду. Религиозные артефакты были убраны в коробки или укромные ящики старинных столов, шкафов и швейных машинок, которые служили витринами. Слово «эклектический» не передает всего многообразия товаров, выставленных на продажу.

В четыре часа вернулась Тавильда, уходившая покурить и выпить чашечку кофе, и настояла, чтобы Оливия «на несколько минут сбросила бремя забот». Тавильда была тоненькой как тростинка афроамериканкой. Она носила яркое разноцветное сари и прикрепила подходящие по цвету бусинки на тоненькие косички, в которые были заплетены ее длинные волосы. С высокими скулами модели и несколькими браслетами на руке Тавильда была столь же экзотичной, как и некоторые товары.

– Я пока и сама справлюсь. Иди подыши воздухом, девочка, – сказала она, проскальзывая через занавеску из бус, которая висела в дверном проеме, ведущем в подсобное помещение. Через минуту она вернулась без пальто и сумочки. Бусы заплясали снова. – Иди. Давай. Я справлюсь.

Оливии был нужен перерыв.

– Вернусь через пятнадцать минут.

Тавильда махнула изящной рукой:

– Не спеши. Не спеши. Приходи минут через двадцать или двадцать пять. Сегодня все равно никто по магазинам не ходит. Вряд ли у меня будет работы невпроворот.

– Как скажешь. – Оливия схватила куртку, сумочку и вышла на улицу. Через улицу находился Джексон-сквер. Кованая железная изгородь с шипами окружала ухоженную территорию, где дорожки сходились у статуи Эндрю Джексона [18]. Оливию не интересовал парк. Вместо этого она потуже затянула пояс куртки и быстро зашагала к собору Святого Луи. На улице было лишь несколько пешеходов, и сильный ветер, дующий с Миссисипи, был холоднее, чем обычно. Разлетелись голуби. На углу улицы одинокий тромбонист играл какой-то блюз. Рядом лежал открытый футляр инструмента.

Собор Святого Луи с тремя внушительными шпилями уходящими высоко в небо, был не просто грандиозен, это старейший из действующих соборов в Америке. Его здание дважды перестраивалось и, по мнению Оливии, было центром католицизма в Новом Орлеане.

Она вошла внутрь, где высокие арки и витраж окружали неф. Она устремила взгляд на алтарь и смешалась с несколькими туристами, которые бродили возле входа. Небольшое количество набожных или обремененных заботами преклонили колена и склонили головы, обращенные лицом к алтарю. Мимо нее прошмыгнул высокий мужчина в пальто, и их глаза на секунду встретились.

– Лео? – воскликнула Оливия. Мог ли пропавший муж Сары Рестин находиться здесь, в Новом Орлеане? Ни в коем случае. Она сделала шаг, собираясь последовать за ним, но он в мгновение ока скрылся через боковую дверь.