Перед заморозками - Хеннинг Манкелль Страница 36

Как-то ей приснилась, что она умирает, совсем одна, холодной зимней ночью. Как будто бы она мчится на коньках по какому-то глухому лесному озеру, купающемуся в лунном свете. И вдруг падает и ломает ногу. Она кричит, но никто ее не слышит. И вот она замерзает и умирает там, на льду, — и просыпается на последнем ударе сердца.

Она вспомнила этот сон, пытаясь освободиться от капкана, захлопнувшегося на ее ноге. Она не хотела звонить отцу и просить о помощи, но избавиться от железной челюсти своими силами у нее не получалось, поэтому она все же набрала его номер и объяснила, где она и что ей нужна помощь.

— Что случилось?

— Я угодила в капкан.

— Что ты имеешь в виду? Какой еще капкан?

— Самый настоящий капкан. Не могу освободить ногу.

— Сейчас еду.

Ждать пришлось, как ей показалось, бесконечно долго. Она начала уже на самом деле замерзать, когда увидела автомобильные фары. Машина остановилась у дома. Линда закричала. Дверь открылась, она увидела свет карманного фонарика. Это были отец, Генриетта и собака. Кто-то с ними был еще, но на него свет не падал, и Линда не могла определить, кто это.

— Ты угодила в старый лисий капкан. Кто его поставил?

— Во всяком случае, не я, — сказала Генриетта, — по-видимому, землевладелец.

— С ним будет особый разговор. — Отец без видимого напряжения разомкнул железные челюсти. — Я отвезу тебя в больницу.

Линда осторожно наступила на ногу. Было больно, но устоять ей удалось. Таинственный незнакомец наконец вышел из тени.

— Наш новый сотрудник, ты с ним еще не знакома. Стефан. Он в Истаде всего несколько недель.

Линда поглядела на него. Ей сразу понравилось его лицо, теперь освещенное фонариком.

— А что ты тут делала? — спросила Генриетта.

— На этот вопрос могу ответить я, — вдруг сказал Стефан.

Он говорил на диалекте, но Линда никак не могла сообразить, на каком. Может быть, вермландский? [13]Уже сидя в машине по дороге в Истад, она спросила отца, откуда он.

— Вестеръётланд, — сказал отец, — они там так говорят. Забавный диалект, немного легкомысленный, что ли. Несолидный. В этом смысле хуже всего тем, кто из Эстеръётланда, Вестеръётланда или с Готланда. Наибольшее уважение к себе внушают жители Норрботтена. [14]Уж не знаю, в чем тут дело.

Он помолчал.

— И как ты можешь объяснить твое появление в этих краях?

— Мне приснился сон про Анну.

— Сон? Какой?

— Она звала меня. Я проснулась. И поехала к Генриетте, сама не зная зачем. Я заглянула в окно, Генриетта была там. И еще какой-то мужчина. Потом она поглядела в окно, я испугалась, что она меня увидит, побежала и наступила на эту штуку.

— Что ж, я теперь, по крайней мере, знаю, что ты не подрабатываешь частным детективом.

— Неужели ты все еще никак не можешь принять это всерьез? — крикнула она. — Что Анна и в самом деле пропала?

— Я принимаю тебя всерьез. Ее исчезновение я тоже принимаю всерьез. Всю свою жизнь, да и твою в придачу, я принимаю всерьез. Бабочка меня убедила.

— Что будем делать?

— Все, что необходимо. Будем искать информацию, переворачивать каждый камень. Зверя сперва долго выжидают, потом потихоньку выслеживают, и лишь потом гонт. Сделаем все, что можно. Но сначала пусть твою ногу посмотрят врачи.

Им пришлось ждать перевязки около часа. Уже на выходе их встретил Стефан. Теперь Линда разглядела его как следует — короткая стрижка, голубые глаза.

— Я сказал, что ты страдаешь куриной слепотой, — весело сообщил он, — поэтому в темноте можешь забрести куда угодно. Хватит и такого объяснения.

— Я видела в доме мужчину, — сказала Линда.

— Генриетта Вестин сказала, что к ней обратились с предложением написать музыку к драме в стихах. Выглядит вполне убедительно.

Линда надела куртку. Зря она накричала на отца. Крик — признак слабости. Никогда не кричать, всегда сохранять самообладание. Но она вела себя довольно глупо, поэтому у нее и появилась потребность реагировать на глупости других. И все равно она чувствовала облегчение. Наконец-то он признал, что Анна и в самом деле пропала, что ее исчезновение — вовсе не плод воображения. Бабочка его, видите ли, убедила. Ногу нестерпимо ломило.

— Стефан отвезет тебя домой. У меня еще есть дела.

Линда зашла в туалет и причесалась. Стефан ждал ее в коридоре. На нем была черная кожаная куртка, одна щека плохо выбрита. Это ей не понравилось. Она терпеть не могла неряшливо побритых мужчин. Он зашел со стороны больной ноги:

— Как ты себя чувствуешь?

— А как ты думаешь?

— Думаю, что болит. Я знаю, что это такое.

— Что — это?

— Когда болит.

— Ты попадал в медвежий капкан?

— Тебе, слава богу, попался лисий, а не медвежий. Но я и в лисий не попадал.

— Тогда откуда тебе знать?

Он открыл перед ней дверь. Ее по-прежнему почему-то раздражала его небритая щека. Они молчали. Стефан был, судя по всему, не из тех, кто любит поболтать. Это сразу бросалось в глаза в школе полиции, подумала Линда. Было племя болтливых и племя немых, были такие, кто смеялся по любому поводу, и такие, что своим молчанием убивали любую шутку. Но большинство все-таки принадлежало к болтунам, незнакомых с искусством держать рот на замке.

Они вышли через служебную дверь позади больницы. Стефан показал на ржавый «форд». Они подошли к машине. Не успел он вставить ключ в замок, откуда-то появился водитель «скорой» и начал ему выговаривать, что он поставил машину так, что «скорой помощи» никак не подъехать к дверям.

— Я должен забрать раненого офицера полиции, — сказал Стефан и показал на Линду.

Санитар кивнул и отошел. Линда тут же почувствовала, что невидимый мундир сидит на ней идеально. Она с трудом забралась на переднее сиденье.

— Твой отец сказал — Мариагатан. А где это?

Линда объяснила. В машине чем-то сильно пахло.

— Краска, — ответил Стефан на ее молчаливый вопрос. — Ремонтирую дом в Кникарпе.

Они свернули на Мариагатан. Линда указала на подъезд. Он вышел из машины и открыл ей дверь.

— Увидимся, — сказал он. — У меня был рак. Я знаю, что это такое — когда болит.