Белые тени - Иван Дорба Страница 36

1

Затрубили фанфары, понеслись команды: «Сми-и-и-рно! Равне-е-ение на-пра-а-аво! Го-оспода офицеры!» Все замерло. К выстроившемуся на плацу Донскому кадетскому корпусу, широко шагая, шел впереди свиты генерал Врангель, навстречу ему, подобрав елико мог брюхо, спешил на коротких кривых ногах директор корпуса генерал-лейтенант Перрет по кличке Боров. За ним, точно журавль за жабой, неторопливо вышагивал командующий парадом генерал-лейтенант Гатуа. Шествие завершал адъютант директора, сухощавый, подтянутый полковник Чепурковский.

Короткий рапорт, и вот уже гремит Преображенский марш, и Врангель быстро обходит сотни, крича во все горло:

— Здравствуйте-е, молодцы-ы каде-е-еты-ы-ы!

— Здравия желаем, ваше высокодительство! — рявкают кадеты.

Некоторые видят его впервые, и им кажется, будто он совсем такой, как на картинках. Но это не так: он постарел, еще больше высох, под глазами залегли черные круги, ясно, что его гложет смертельный недуг. И голос у него какой-то надтреснутый.

Обойдя сотни, Врангель вышел на середину плаца, принял позу и обратился к кадетам с речью. Он призывал их хорошо учиться, они-де нужны Великой России, и час ее освобождения близок. Барон хрипел все больше и больше — ему трудно было говорить. Потом кадеты кричали «ура!» и вновь звучали команды. Корпус строился к церемониальному маршу, а главком тем временем знакомился с местным начальством и персоналом. Пожимая руку Кучерову, он сказал: Рад вас видеть, генерал! — И почему-то, взглянув на свои большие наручные золотые часы с предохранительной сеткой, добавил: — Хочу с вами поговорить. Завтра жду вас в девять.

Стоящий неподалеку Алексей понял, что барон назначил Кучерову встречу, понял по упрямому взгляду, которым тот провожал главковерха, и жесткой складке на лбу, что волю его не сломить, И все-таки на душе было неспокойно, неожиданный приезд Врангеля мог спутать карты.

А Врангель тем временем направился к центру плаца.

Генерал Гатуа командовал на параде лет десять тому назад во Франции русским экспедиционным корпусом, встречая Пуанкаре, и уже тогда Гатуа был далеко не молод. А теперь и вовсе язык его плохо слушался, голос стал сиплым, позабылись нужные команды интонации, и кадеты давились от смеха, слушая его команды, и долго потом передразнивали старика.

— Парад, слюшай мой камант! К циримоньяльни марш! — вопил во все горло голосистый кадет Вениосов, недавно прибывший из Египта.

— На двузвони дистанс, равнень на-право! — подхватывал кадет Иванов по прозванию Баран.

— Направлень на угол сарай! — завершал громоподобным басом двухметровый Букашка Яковлев.

Смеялись кадеты и на самом параде. Сначала фыркнул один, потом другой. Смех — штука заразительная. Так и продефилировали мимо главкома, давясь и кусая губы.

Было жарко. Хотелось пить. И директор предложил осмотреть сначала находившийся неподалеку среди густой зелени корпусной лазарет. В большой чистой палате лежало человек шесть. Врангель подошел к первой койке и спросил:

— Фамилия?

— Чегодов, ваше высокопревосходительство!

— Чем болеете?

— У него, ваше высокопревосходительство, аппендицит. На днях отправляем в Панчево на операцию, — сказал доктор.

— Казак?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! Из херсонских дворян.

Врангель опустился на стоявший рядом с койкой стул. С утра пошаливала печень, он устал. Откинув рукава белой черкески, он положил свои большие холеные руки на рукоять великолепного старинного кинжала и нервно забарабанил указательным и средним пальцами по его ножнам.

— Из херсонских я знаю по Петербургу Орлаева, генералов Эрдели, ну, Толстых, конечно, Крамеровых. — И он вопросительно посмотрел на Чегодова.

— Это все наши соседи по имению, Крамеровы — мои двоюродные братья, хотя и намного старше меня, и Эрдели мои родичи... — Чегодов, встретившись с холодным, равнодушным взглядом Врангеля, умолк, подумав: «Чего это я вдруг раскудахтался! Все комедия: Наполеон разговаривает с солдатом своей старой гвардии!»

Барон, словно прочитав мысли кадета, легко поднялся со стула, похлопал Чегодова по плечу:

— Поправляйтесь, Чегодов, оперировать вас будет бог хирургии, профессор Левицкий. Он эти аппендиксы вырезает что орешки щелкает! До свидания! — И, уже не останавливаясь, направился к ожидающей его у двери свите.

Из лазарета главком проследовал на верхний двор, обошел сотни, поговорил с георгиевскими кавалерами, пошутил, кривя рот улыбкой, с кадетами и обворожил, словно каким волшебным зельем, всех. Держался он орлом, на все смотрел чуть свысока, чему способствовал высокий рост, замечал то, что выпячивали, и не видел того, что старались скрыть.

Прошло добрых три часа. Ему казалось, будто он твердит давно заученный и до смерти надоевший урок. Те же шутки, вопросы и ответы, подобострастные лица офицеров и восторженные, горящие глаза юношей. «Всю жизнь, — думал он, — я играл сначала в солдатики, потом в эдакого блестящего офицера, прожигателя жизни и покорителя дамских сердец, и, наконец, в спасителя России! Если бы кто знал, до чего опротивело изображать из себя главковерха без армии, без территории, пресмыкаться перед сильными мира сего и выпрашивать, выпрашивать без конца».