Магия успеха - Феликс Разумовский Страница 35

Двенадцать самых сильных, ловких и алых, преодолевших все препоны, готовых рвать соперника зубами и когтями, только бы усесться за руль вожделенного «форда».

— Первая пара: Антрацит — Драный! — Лохматович, помогая себе руками, объявил очередность схваток, публика, зашуршав баксами, начала делать ставки, колесо фортуны завертелось.

Тем временем за кулисами в грим-уборной взмыленная Ингусик готовилась ко второму туру:

— Цэ-семь, долго еще будешь голой жопой маячить? Одеваться! Живо! Я тебе покажу трусы! Не на пляже! Сколько еще повторять — никакого исподнего! Давай-ка китель милицейский накинь. Так, хорошо, портупею, фуражку, нет, лучше пилотку, палку полосатую не забудь — будешь регулировщицей.

Следующим был конкурс на самый эротичный костюм.

— Ну а здесь у нас как? — Ингусик придирчиво осмотрела Корнецкую в образе медсестры: халатик без трех верхних пуговиц, заканчивавшийся там, где начинались ноги, золотистые чулки на длинных «пажах» — в тон рыжей шевелюре, — и довольно хмыкнула. — Порядок. Здесь тебе, милая, по экстерьеру и пластике никто в подметки не годится.

— Мерси. — Женя рассеянно посмотрелась в зеркало, скорчила рожицу — дешевка в белом. Она переживала за Прохорова: кулаками махать — не голой жопой вертеть.

Однако беспокойство ее было напрасным. Из носа Антрацита уже вовсю бежала кровь, правая рука с отбитым бицепсом почти не слушалась, и, судя по всему, схватка близилась к концу. Так оно и случилось: и минуты не прошло, как ударом в челюсть Серега отправил противника в нокаут, — и как этот хлюпик оказался в финале? Непонятно. Оркестр грянул «Выходят на арену силачи», публика взвыла, повышая ставки, кое-кто с расстройства — пропали кровные баксушки! — хватанул стакан под зернистую, — а, гори оно все синим пламенем! Не сгорело. Яша Лохматович вызвал новую пару, и опять люди в клетке принялись пинать друг друга, бить кулаками в лицо, рвать сухожилия и ломать суставы, — жизнь продолжалась.

— Надо же, а ведь всегда воспитанный такой, внимательный, слова от него плохого не услышишь. — Пиновская сквозь ажурные листья монстеры задумчиво поглядывала на сцену, где Толя Громов — Палач Скуратов-Вольский — вовсю охаживал ногами Джека Потрошителя, крушил ему коленом ребра, старался приложиться головой, работал с яростью локтями. — Не пьет, не курит, с падшими женщинами не общается…

В прищуренных глазах Марины Викторовны светилось восхищение.

— В тихом омуте черти водятся, а потом, он что, из миссии спасения, что ли? — Пожав плечами, Плещеев досмотрел, как из клетки тащили чуть живого Джека Потрошителя, и сделал знак официанту: — Любезный, кваску расстарайся.

После всех этих китайских разносолов его мучила жажда. Наконец первый круг боев закончился, мужичок с брандспойтом слез с верха клетки и принялся неловко вытирать кровь на полу. Он был уже изрядно навеселе.

— Ну-ка, девки, со сноровкой покрутите попой ловко! — Приплясывая, Яша Лохматович взял в руки микрофон, оркестр заиграл «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», и на сцену выпорхнули конкурсантки, выряженные словно для съемок софтпорно. У рампы их поджидали атлеты в виниловых плавках-стрингерах, они то и дело напрягали мышцы, принимая красноречивые позы, и казалось, что немыслимые минимумы, прикрывающие их срам, вот-вот лопнут. Каждую красавицу атлеты поднимали на высоту плеч, носили туда-сюда по сцене, крутили так и эдак, давая зрителям возможность оценить изюминку второго тура — отсутствие нижнего белья. Публика, вникая в тонкости анатомии, разгоряченно гудела, доктор Дятлов подписывал третью стопку книг — «Черную дыру» продавали вразнос, — а Яша Лохматович выдавал комментарии типа:

— Чувство глубокой нежности вызывают эти промежности!

— Эта, братцы, докторица двигать задом мастерица!

— А из нашего, окна щель мохнатая видна!

— А из вашего окошка — только бритая немножко!

Наконец под волнующие звуки фанданго красавицы убрались за кулисы, и занавес задернулся. Жюри посовещалось, и поднявшийся с важным видом представитель мэрии объявил с интонациями начальника отдела кадров:

— В финал прошли: горничная в белых чулках, горничная в красных чулках, медсестра, девушка-комиссар, девушка-милиционер, девушка-гусар, девушка-матрос, девушка с веслом.

— Достали ваши бляди! Драного хочу! — заверещала из зала одна из почитательниц таланта Тормоза, Лохматович взялся за микрофон, и побоище пошло по второму кругу.

На этот раз Серегу стравили с Квазимодо, высоким, жилистым татарином, действительно страшным, с раздробленным, бесформенным носом. Он зря не рисковал и, держась от Прохорова подальше, то и дело доставал его длинными, качественно растянутыми ногами, пинки были сильны, чувствовалась хорошая школа. Со стороны, наверное, все это казалось красивым, публика неистовствовала, Лохматович надрывался в микрофон:

— Какой удар, чуть-чуть бы ниже, и все, яйца всмятку! Вот это да, если бы не локоть, печень разорвалась бы на кусочки! А это что такое?

Выждав момент, Прохоров провел активный блок, кулак его впечатался в бьющую ногу, пришлось прямо в голень. Явственно хрустнула кость, от боли Квазимодо потерялся и, опустив руки, не успел вовремя отскочить. И тут началось… Прохоров сорвал дистанцию, с ходу въехал противнику в солнечное и в печень — тощий, плохо держит, — вошел в клинч, приложился головой в лицо, тут же — коленом в пах и со страшной, яростной силой принялся работать локтями.

— Э, такую мать! — Мужичок с брандспойтом не успел даже взяться за вентиль, как все уже было кончено: Квазимодо без чувств рухнул на пол, страшное лицо его было разбито и изломано.

Почтеннейшая публика ревела, как океанский прибой, секьюрити успокаивала поклонниц Прохорова, Яша Лохматович объявлял следующую пару — шум в зале стоял несусветный.

— О времена, о нравы! — Вздохнув, Пиновская отвела взгляд от сцены и с отвращением занялась коктейлем «Шанхай», приготовленным из курятины, шампиньонов, ананасов, белого вина, майонеза, горчицы и йогурта. — И кому только нравится эта гадость…

— Брутальность и эгоцентризм суть издержки урбанизма. — Понюхав, Дубинин осторожно попробовал китайское, жаренное на шпике картофельное пирожное, одобрительно хмыкнул. — А вот это ничего, похоже на белорусские драники. — К пирожному он присмотрел вареное, выдержанное в анисе и соевом соусе яичко, запил чайком. — Звереет народ.

— Да уж. — Плещеев, увидев, как Лаврентий Палыч, широкоплечий, в дверь, кавказец, ударил Толю Громова в живот, подцепил снизу кулаком в челюсть и, повалив, принялся пинать ногами в говнодавах, вздрогнул. — Что делает, гад! Что делает!

— Скуратов, подымайся! Вставай, Палач! — Толпа взволновалась, охваченные национальным чувством, зрители повскакивали со своих мест. — Задай черножопому, устрой ему Карабах!

— Первый, это пятый. — В ухе Плещеева раздался хриплый от ярости голос Кефирыча, чувствовалось, что он с трудом удерживается от самостоятельных ответных действий. — Разрешите вмешаться!