Последний клиент - Константин Измайлов Страница 35

— Перестаньте паясничать, не знаю, как вас там. Сейчас у меня одно желание — принять душ и переодеться. А если это по каким-то причинам невозможно, то позвольте хотя бы заткнуть уши…

— Как пожелаете, но хотел бы вас предупредить, что вам так или иначе придется ответить. Часом раньше, часом позже — вам теперь уже без разницы… — Последнюю фразу Кирилл произносил совершенно равнодушно, отвернувшись в противоположную от оппонента сторону. Однако боковым зрением он подметил легкую судорогу, пробежавшую по бледному лицу Дарьи… — Теперь о неизвестном мне Снеткове. Кратко мне портрет этого человека обрисовали, я справился по своим каналам о его безупречном конторском прошлом, и знаете, для меня его поступок по-мужски непонятен. Для того чтобы замочить своего шефа, с которым Снетков впарил не один вагон памперсов, была необходима очень серьезная мотивация. А отсюда вывод: ему было сделано предложение, от которого он отказаться не смог… Это с каких шишей, простите меня? Откуда средства для реализации столь трудоемкой схемы? Или Снеткову никто платить и не собирался? — Кирилл встал, закурил сигару, с иронией преподавателя обозрел застывшие лица присутствующих и, сделав несколько шагов к сидящей рядом с Грибманом Марковой, остановился подле нее. — Но вот кто-то вскрикнет: «А камни?!» Увы, камни, как кое-кто уже успел убедиться, еще не деньги. Реализовать такую груду камней смог бы человек калибра Розанова. У него есть имя, он совладелец фонда, и его товар примут за милую душу. Но Розанов мертв. Значит, есть еще кто-то? Маркова? Ее бы просто кинули. Даже предварительно не изнасиловав. Куда-нибудь с мостка, в темные воды… Вот вам еще один кандидат в покойники образовался — Снетков, Гаспарян, Розанов, Маркова… Этот старый хрен из охраны не в счет. Может быть, Крокин? Как вы думаете, госпожа Маркова? Насколько мне известно, он часа полтора назад запарковал свой автомобиль у местного отеля. Скоро мы сможем познакомиться с ним лично. Но пока я скажу: нет, только не Крокин. Хотя технически выполнить эту операцию ему по силам — он варится в этом котле уже достаточно давно и покрылся толстенным слоем накипи. Но, мне кажется, что Крокина следует причислить к уже озвученному списку мертвецов.

Так вот, как только мы выясним, кому было выгодно выпустить Маркову из следственного изолятора, кто гарантировал скупку товара и кто подписал контракт с начальником охраны фонда… Не думаю, что это один и тот же человек. Но, возможно, все, не определенные нами лица, просто пешки в какой-то довольно сложной комбинации…

А теперь, Николай, возьми еще кого-нибудь, хоть Жукова… Он в библиотеке на втором этаже читает Аристофана в подлиннике. Если он еще, разумеется, не забыл, как его мама назвала. Возьми его, и смотайтесь в отель, что через два квартала, справа от заправки — не усваиваю я этих названий. Там должен где-то шастать такой плюгавенький импотент лет пятидесяти. Сделайте все аккуратно, закройте счет в отеле и тащите его сюда. Машина у него арендная, так что хозяина искать не будут. Но не забудь, вечером сходишь в паркинг и простучишь всю обшивку. Возможно, он возит с собой какие-нибудь пояснения по нашему делу. А вам, мадам, чтоб не скучно было ожидать своего очередного воздыхателя, предлагаю поразмыслить на досуге о встрече один на один с детектором лжи. Вы его только что видели — он отправился искать себе попутчика. И поменьше фантазий — история отношений некоего господина Фельтона и несчастной, но благородной леди де Винтер не более чем фарс… У нас же несколько иной роман.

Хотелось нормального человеческого общения. Посидеть за рюмкой, поболтать… не в целях обмена мнениями по очередному животрепещущему вопросу — Кирилл никогда не разменивал собственное мнение на соображения ни за что не отвечающих, а лишь исполняющих временные им обязанности людей. И даже близкие ему люди, каковыми он по праву считал и далекого Степана, и столь же недоступного Петра, — даже они все вместе не смогли бы стать для него истиной в последней инстанции. Их суть, их внутреннее содержание были ясны Кириллу до последнего простенького мотивчика, подкрепленного одним приятным обстоятельством: безграничным доверием своему старшему партнеру. А кто измерит величину усилий, потраченных Кириллом на создание образа непререкаемого оракула и всегда готового к битвам полководца? Полководца, пока еще не ощутившего горечь поражений, но вкусившего горечь утрат. И именно этот привкус горечи от неоправданных потерь, ощущение утраты внутренней связи с любящими, близкими ему людьми, постоянный поиск себя в этом сборище радостных олигофренов становились все сильнее. До боли обострялись воспоминания о давно минувших, спокойных и не очень днях, и иногда так хотелось крикнуть всем, кто мог его еще услышать и понять: «Никто, вы слышите, никто не может всегда выигрывать! Не бывает победителей на всю оставшуюся жизнь! Нет меры бесконечного успеха — есть только саги, слагаемые во имя завтрашнего дня, во имя никчемного последующего поколения, во имя этого странного способа существования белковых тел…»

Но едва ли подобной патетике нашлись бы благодарные слушатели. Иные просто б отвернулись, а кто-то отметит в этом поступке не более чем потерю лица… Этого Кирилл опасался больше всего. Он не желал озвучивать своих ощущений, но они жили в нем независимо от его желания. Все ненавидимое и любимое им было необходимо собственно ему. И в большей мере ему, чем разным конторским служащим и прочим исполнителям его воли, получавшим за пресмыкание каждую неделю увесистый конверт, или его друзьям, давно определившимся и не искавшим уж места на страницах истории. И забытые запахи детства, и теплота материнских рук — все становилось вновь далеким и странным своей обыденностью, не несущим ничего, кроме чувства обязанности, долга что-то делать, чтобы в дальнейшем не делать ничего… Деньги? Они, как ему самому казалось, были всегда, и представить обратное было невозможно. Именно при помощи денег можно было выкупить часть собственных обязательств, но это не прибавляло в душе теплоты. Кирилл приоткрыл сомкнутые веки и оглядел притихший зал.

— Знаете что… Я бы вас всех с удовольствием… — Он на мгновение примолк и, пробежав взглядом по застывшим, напряженным лицам, сморщил верхнюю губу, будто с усилием приостанавливая уже готовую родиться фразу. — А кое-кого просто шлепнул. Ведь сколько удовольствия! Сколько удовольствия… — Кирилл дотронулся рукой до лица, как будто стараясь стереть неожиданно проступившее собственное «я», и кивнул Галкину: — Организуй-ка всем чай и бутерброды… Не подыхать же с голоду всем вам из-за всего этого уродства.

А где-то была зима. Где-то декабрь бился в окна еловыми ветками. Было что-то большое и сложное, называвшееся Россией. С теми же ворами. С теми же скотами и прочей нечистью. Но приходила зима, словно дезинфектор, и ощущение от окружающей гадости притуплялось. Хотелось простого: водочки с морозца, тоненького лучика красного солнца поутру. А теперь все слякоть да дрянь. Одним словом, говно. И Степка был прав, сказав тогда, во Флориде: «Как можно мне, русскому, пользоваться для озвучивания своих естественных понятий иностранными языками? Как можно существовать в этом дерьме, считающем себя за что-то цивилизованным миром? Это даже не десять лет без права переписки — самого себя потеряешь, и как звать, и все…»

Кирилл усталым взглядом скользнул от двери, из-за которой должен был вот-вот появиться человек с закусками, остановился на застывшей в напряженном ожидании Марковой и пробормотал себе под нос: