Кен - Наталья Андреева Страница 35

И Ксения опять скрипнула зубами: уж Германа-то Элеонора Станиславовна не могла не запомнить. Его имя женщины не забывали.

— А что делать с письмами, Элеонора Станиславовна? — спросила она.

Дама вымученно улыбнулась:

— Ах, все это только жалкие воспоминания! Они в основном от старшей сестры, но, если честно, я ей не отвечала. Не удивляйтесь, милочка, что многие конверты даже не распечатаны. Я не повезу с собой в Италию какой-то семейный архив. Впрочем, милочка, принесите мне альбом.

— Зачем? — удивилась Ксения.

Дама уклончиво пожала плечами.

Ксения поняла ее, когда вернулась с фотографиями. Те, что с маленькой Женей, были отложены в сторону, а Элеонора Станиславовна сразу же ухватилась за несколько собственных снимков времен двадцатилетней давности. Тут же показала их Ксении.

— Ну как, милочка? Я сильно изменилась?

Ксения подумала, что этой женщине лучше всего жить в холодильнике. И телу хорошо, и душе комфортно. Фотографии молодой Элеоноры Станиславовны на Ксению впечатления не произвели. Да, хороша. Но сколько же можно на нее смотреть? А та сунула собственные снимки под подушку:

— Надо срочно показать это моему врачу-косметологу. — И тут же кокетливо добавила: — В семье Козельских все женщины были удивительно хороши.

Ксения только плечами пожала. Господи, как тяжело быть красавицей! Самой же Ксении надо было успеть еще очень многое за сегодняшний день. Но дама, увидев ее в дверях, жалобно вскрикнула:

— Как, милочка, вы уже уходите?

— Но я…

— Тогда поменяйте мне компресс, будьте любезны. Я вся разбита!

От запаха ландышей Ксению уже тошнило. А Элеонора Станиславовна вдруг вспомнила о своем траурном платье. На то, чтобы окончательно решить, что надеть, у нее ушла вся вторая половина дня. Платьев было два и оба великолепны. Создавать такие траурные наряды — настоящее искусство, а носить их — искусство ничуть не меньшее. Скорбь красавиц должна трогать самые черствые сердца. Чтобы все окружающие думали: «Боже, как она несчастна! Но как же ей это к лицу!»

Сама Ксения оделась на следующий день скромно. А на голову повязала черный платок. Пусть все смотрят только на Элеонору Станиславовну, чья высокая прическа украшена маленькой шляпкой с пучком траурных черных перьев. Людей, поехавших на кладбище, было немного. Ксения держалась возле Германа, а тот не сводил с красавицы глаз.

— Черри, я никак не могу поверить, что ей уже пятьдесят!

— Откуда знаешь? Женя сказала?

— Это было первым, о чем она мне сообщила по приезде за границу: «Когда увидишь мою мать, вспомни, сколько ей лет». Мило, да?

— Подойдешь к ней?

— Непременно!

Ксения с усмешкой наблюдала, как Герман целовал в щечку скорбящую мать. Та даже глаз не подняла. Несколько слов, сказанных дамой так, чтобы слышали окружающие, поставило в их отношения жирную точку. Ксения подумала, что хрупкая Элеонора Станиславовна сделана из железа хорошего качества. Отливка на совесть, без пустот. Чувствам просто некуда просочиться. Синьора Ламанчини не позволяла себе никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных. Герман тщетно смотрел на женщину зелеными глазами и тонкой улыбкой напрасно выражал восхищение ее совершенной красотой.

Та вздрогнула, только когда на кладбище появился Анатолий Воробьев. Очень скромно, стараясь не привлекать к себе внимания. Но Элеонора Станиславовна по-настоящему побледнела. Как раз вовремя, потому что пришло время опускать гроб в землю. Анатолий же смотрел только на нее, и ничего хорошего в этом взгляде не было.

К синьоре Ламанчини он подошел вскоре после того, как церемония была окончена. С кладбища они ушли вместе.

«Неужели же это он больше всех любил бедную Женю? И никто из них больше не пришел! Но откуда же они могли знать, когда ее будут хоронить?»

Оказалось, что кто хотел, тот узнал. Потому что на кладбище кроме Германа и Анатолия Воробьева был еще и третий. Его Ксения увидела мельком и подумала, что ей это неприятно.

Когда они с Германом вышли за ворота, Ксения заметила Элеонору Станиславовну и Анатолия. Тот, видимо, ее уговаривал что-то сделать, а синьора Ламанчини подносила к прекрасным глазам кружевной платочек и отрицательно покачивала головой.

— Ах, я не могу, не могу! Я страшно устала! — поняла Ксения по движению ее губ. За предыдущий день она выучила это наизусть. Даже без всякого озвучивания.

Герман смотрел на обоих с хищной улыбкой. Ксения не удержалась:

— Что, твои шансы равны нулю? А бедный заика тебя обскакал! Разговаривая с тобой, она вообще не проявляла никаких эмоций, а тут гляди как разволновалась! Герман! Ты что?

Он обернулся и сказал с откровенной злостью:

— Только не думай, что она мне нравится! Сучка! У меня свои счеты с такими дамочками!

— Да что ты так кричишь! Тебе плохо, да?

— Слушай, Черри, поедем куда-нибудь… Ну, хоть ко мне.

— К тебе?!

— Ну да, я снял квартиру.

— А деньги?

— Мужчинам не задают таких вопросов. Запомни: женщин неприлично спрашивать о возрасте, а мужчин о деньгах. И у первых, и у вторых это самое уязвимое место.

— Почему ты жил с Женей, Герман?

— Хотел сделать ей немножко больно. Так что? Мы едем?

Ксения заметила, что Элеонора Станиславовна обернулась несколько раз подряд. Анатолий, кажется, решил оставить ее на время в покое. Понял, что ничего не добьется. А синьора Ламанчини стала глазами искать Ксению, чтобы вместе с ней уехать с кладбища. Ксения тут же представила себе стоны, холодные компрессы, тошнотворный запах ландышей и подумала, что не мешало бы хоть немного отдохнуть. Дама улетает поздно вечером. Часа два она вполне может побыть наедине с собой.

— Пойдем! — решительно повернулась Ксения к Герману. — Поминальный обед по русским традициям программой не предусмотрен, Элеонора Станиславовна давно уже заделалась католичкой. А есть здорово хочется!

— И выпить тоже, — добавил Герман.

— Только улизнем тихо, чтобы она опять в меня не вцепилась.

Уже сидя с Германом в такси, Ксения подумала с торжеством, что хоть как-то, но протест против такого обращения с собой она выразила.