Ритуальные услуги - Василий Казаринов Страница 34

В самом деле больно говорить, во рту демосфеновы камни, они тяжелы, громоздки, они ранят острыми гранями нежное нёбо, коверкают язык, крошат зубы, но надо, надо, несмотря на боль, преодолевать немоту, ведь разве только способностью внятно артикулировать свои мысли мы и отличаемся от зверей — мы ведь, Саня, не звери, да?

— Он бредит, — донесся откуда-то издалека голос, однако это не голос Сани, а какой-то другой, густой и низкий. — Надо в него влить дозу. Твою мать, что ты мне суешь? Это же пиво. Водки тащи. Вот так, парень, хорошо. Пей и будь спок.

Губы вспыхивают, горят, словно не обмакнулись в водку, а целовались с напалмом, однако густое тепло покатилось по жилам и наконец взошло к лицу, подтопило свинец в веках — можно попробовать их приподняты

Приподнял.

В мутноватом колыхании желтоватой прудяной воды, медленно формируясь по мере движения откуда-то из донных глубин, возникло огромное и дремучее, закованное в пышный овал темной всклокоченной бороды лицо, его крупные и тяжелые черты складываются в образ смутно знакомый, вот разве что надвинутая на глаза черная гестаповская фуражка с серебряной кокардой в виде скалящегося «веселого Роджера» скверно монтировалась с обликом таежного существа, расплывающегося в улыбке, заплутавшей в буреломных зарослях косматой бороды, существо повторило колокольно гулким, медно гудящим голосом:

— Будь спок.

«Будь спок!» — говорил Майк Медведь, прежде чем в момент ритуала посвящения в бойцы крылатой пехоты отправить тебя ударом своего огромного кулака в нокдаун, и это был именно он, Майк Медведь по прозвищу Гризли, только если в армии он походил на молодого игривого хищника, то теперь выглядел заматеревшим, всего на своем веку повидавшим зверем.

— Майк? Ты опять меня вытащил.

— Выходит, так.

— У меня опять сломана лодыжка?

— Да вроде нет. Я пощупал. Но отделали тебя знатно.

— Моя милиция меня бережет.

— Понятно. Они умеют.

— Ничего. Не срубили под корень — и на том спасибо. Обрасту новой корой, приду в форму. А где мой парашют?

— Брось, парень. Это было давно. И неправда.

— Ты же знаешь, что правда.

Правда состояла в том, что Майк в самом деле тащил тебя потом на себе пятнадцать километров, когда в момент приземления ты сломал лодыжку, а взводу предстоял марш, и в том так же состояла, что потом навестил в госпитале, принес сигарет и пакетик с невыносимо приторными и каменно прочными конфетами «подушечки», разгрызать которые было небезопасно, потому что густая их паточная начинка склеивала рот не хуже сапожного клея, и что-то в облике этого огромного существа, возникшего на пороге палаты и заполнившего своей массой весь дверной проем, а затем смущенно протянувшего пакетик с конфетами, было настолько трогательное, что впору было расплакаться.

— Где мы? — Я сделал робкую попытку приподняться на локтях. — И почему так воняет бензином?

— На базе. В гараже. Будь спок, менты сюда не суются. А если и сунутся, им же хуже.

— Приподними меня.

Майк осторожно усадил меня, прислонив спиной к бетонной стене, и я наконец получил возможность осмотреться, но тут же инстинктивно зажмурился: ослепительно яркий зайчик, соскочив с покатого бока хромированного бензобака, залетел точно в глаз — прямо напротив стены стояла мощная «ямаха», в кресле которой сидела затянутая в черные кожаные доспехи девчушка лет семнадцати с немыслимым кавардаком в типично клоунской шевелюре цвета фиолетовых сумерек и болтала ножками, закованными в тяжелые армейские ботинки на шнуровке.

Она улыбнулась, осветив стройный ряд на удивление белых зубов, в остальном же производила впечатление второй свежести: бледное, отдающее в голубизну, угловатое лицо казалось полинявшим, а в тусклых водянистых глазах стояло такое выражение кромешного безразличия ко всему на свете, словно в течение этого дня она искурила целый стог конопляной соломки.

Яркий свет низко свисающей с потолка лампы под широким, напоминающим шляпу вьетнамского крестьянина, абажуром из жести истаивал по мере того, как долетал до потаенных углов и окраин достаточно обширного ангара, в котором стояла еще добрая дюжина мощных мотоциклов, меж которыми сидели или меланхолично бродили закованные в черные кожаные доспехи персонажи, каждый из них обладал яркой индивидуальностью, но объединяло их то, что все они дружно лакали из темных бутылок пиво, запасы которого, судя по внушительному штабелю тарных ящиков в углу, вполне позволяли выдержать многомесячную осаду.

Парочку живописных голов украшали точно такие же фуражки, что и медвежью голову Майка. Когда-то в далеком прошлом он показывал в казарме свою до-армейскую фотокарточку, на которой был изображен восседающим на мотоцикле, и делился сокровенными соображениями на предмет будущей гражданской жизни: сидеть в седле, чувствуя под собой как минимум двести лошадиных сил, лакать пиво и иметь все, что шевелится на расстоянии вытянутой руки и хотя бы отдаленно напоминает представительниц прекрасного пола, а заодно иметь: попов, банкиров, политиков, газетчиков, писателей, школьных учителей, фининспекторов, докторов из поликлиники, ментов — этих в первую очередь! — работников торговли, гаишников, домохозяек, почтальонов, юристов, дворников, юмористов, звезд эстрады, актеров драмтеатров, депутатов Думы, муниципальных чиновников, дипломатов, тюремных надзирателей, дикторов телевидения и так далее и тому подобное.

Выходит, Майк осуществил свою мечту, и я искренне за него порадовался, тем более что такого рода умонастроения были мне всегда по душе.

— Хочешь с ней прилечь? — пихнул он меня в бок, стрельнув взглядом в белозубую байкершу.

— Не сейчас… Как я попал в ваше уютное логово?

Майк задумчиво поскреб бороду, дотянулся до бутылки водки, плеснул немного в стакан, протянул мне:

— С днем рождения, парень.

— Да-да, сегодня родился Харон. За это надо выпить.

Я молча выпил.

— Не знаю уж, кто там у тебя родился… А что касается тебя, то ты прилег отдохнуть тут неподалеку, за поворотом, в двух шагах от нашего байк-клуба. И что характерно — прямо на дороге. Тебе сильно повезло. Она, — Майк отослал короткий кивок в сторону белозубой, — заметила тебя. Ты был в полном ауте. Ближайший же грузовик превратил бы тебя в отбивную на ребрышках.

— Ты сказал — тут? Где это — тут?

Майк пояснил. Я знал эту окраинную дорогу, у которой располагалось логово байкеров, приходилось бывать тут проездом и видеть охраняющее въезд в клуб характерное изваяние: вознесенный на высоком камне матерый волчара хищно скалился, словно намекая случайному прохожему, что соваться за ворота постороннему небезопасно.

— А где ты принял низкий старт в этом забеге? — спросил Майк.

— В районе Чистых прудов.

— Да ты марафонец.

Я сунул руку в карман брюк и, к своему огромному удивлению, на месте ожидаемой пустоты обнаружил приятно холодящий ладонь глянец свежей банкноты — эта была та самая, полученная от Мальвины, сотня долларов.