Прямое попадание - Линда Фэйрстайн Страница 34

– И хотя Кэкстон-старший провел годы войны в Штатах, он никогда не прерывал отношений с типом по имени Роже Декуа. Это был один из худших коллаборационистов в мире искусства. Декуа продавал картины нацистским лидерам, а они сбывали ему те работы импрессионистов, что удавалось украсть. Они считали, что искусство дегенератов их недостойно, представляете?

– Французское правительство хотело выдвинуть против Кэкстона-отца обвинение в торговле с нацистами, но не хватило доказательств. Однако абсолютно ясно, что Кэкстоны – как политически, так и финансово – занимали такое положение, которое давало им доступ к украденным картинам. И еще у них была возможность перевозить их.

– Мне кажется, – встрял Майк, – что при всем их прочем богатстве они могли не высовываться с теми картинами до конца века. Зачем продавать их и светиться, уподобляясь тем, кого уже схватили за руку?

– Кэкстоны никогда не хотели продавать картины или пытаться на них заработать. Для них – и для отца, и для сына – это было что-то вроде спорта. Вы добывали у него дома, да?

– Да, на выходных.

– Значит, вы знаете, что каждая комната Лоуэлла посвящена определенному периоду или художнику. Сама я, конечно, не видела, но говорят, что в одном из его домов есть восстановленная Янтарная комната. Правда, неполная – некоторые из панелей погибли, когда шахты затопило водой. Но ему удалось каким-то образом вывести остальные из Европы, и уже здесь он нашел мастеров, которые заново позолотили зеркала и все остальное. Причем по частям – так у них не возникло подозрений, что целая комната. Должно быть, он, как никто другой в мире, ощущает себя царем.

– А Дени? – поинтересовалась я.

– Разумеется, она все знала. Каждая из его жен знала. Именно на это намекнула Лиз Смит в сегодняшней колонке.

– Вы, надеюсь, меня простите, я был на вскрытии и как-то не удосужился почитать светскую хронику, – съязвил Чэпмен.

– Извини. Лиз пишет, что для каждой из трех жен Кэкстона возможность полюбоваться легендарной комнатой стала своеобразным поцелуем смерти. Знаете, что-то вроде замка Синей Бороды. Как только он отводил их в свой тайный храм, где они занимались любовью, он вынужден был их убить.

– Если я правильно тебя поняла, Джоан, Лоуэлл так хотел скрыть правду о Янтарной комнате, что убил Дени? Или боялся, что кто-то попадет туда с ее помощью? Кто тебе это поведал, твой личный тренер? – Мне было известно, что больше половины сплетен Джоан получала от парня, который гонял ее каждое утро на тренажерах, когда она жила на Манхэттене. В его клиентах числились сливки общества, и каким-то образом поднятие тяжестей и наклоны побуждали богатых дам и джентльменов делиться с ним самым сокровенным.

– Как я слышала, на художественный рынок Челси рвется русская мафия. Вроде бы они собирались надавить на Дени, чтобы та помогла найти янтарь, который они хотели вернуть на историческую родину, во дворец, который реставрируют уже более двадцати лет. Их босс, русский бизнесмен, заработавший состояние на телекоммуникациях, готов был заплатить немалую сумму за эту информацию.

– Ты когда-нибудь была в Брайтоне? – спросил Чэпмен у Джоан.

– Естественно, у меня там шла пьеса и еще в Бате только потом ее взяли в Лондон.

– Не в Брайтоне, в Англии, а на Брайтон-Бич. В логове русской мафии.

– Раз ты думаешь, что я не бываю в Вест-Сайде, Майки, то почему решил, что Джоан посещает отдаленные районы? Забудь про Бруклин, Квинс и Бронкс. Эти кварталы она просто проезжает мимо.

– Значит, она не пойдет с нами искать двойных агентов, которые ищут нацистов, разыскивающих украденные шедевры? – расстроился Майк.

Мерсер вернул разговор к реальности:

– А что ты знаешь про Брайана Дотри?

Джоан усмехнулась:

– Больше, чем мне хотелось бы, можешь поверить. Не Дениз Кэкстон создала этого монстра, но она его подкармливала.

– Как думаешь, почему она так за него держалась?

– Она была классической неудачницей, Алекс, и, наверно, именно поэтому ее тянуло к себе подобным. Помнишь, я тоже покупала вещи у Дотри, до того как открылась правда про него, кожаные маски и молоденьких девочек. Как и Дени, он, в общем-то, был мечтателем, хотел создать фантастический мир из собственных сомнительных грез. Он рисковал гораздо больше, чем Лоуэлл, а Дени это нравилось. Ведь не требуется много ума и таланта, чтобы продать Пикассо, правильно?

– А у тебя нет предположений, с кем поговорить о коммерческой стороне их бизнеса? – спросил Майк.

Джоан задумалась:

– Возможно, с Марко Варелли.

– Кажется, я сегодня уже слышала это имя, только вот где? – Я устала, и мысли немного путались.

– Милейший старичок. Он реставратор, пожалуй, самый уважаемый в их среде.

Теперь я вспомнила. Марина Сетте упомянула его в «Четырех сезонах».

– Если я наткнусь на такое сокровище, как Янтарная комната, то в первую очередь обращусь к Варелли, чтобы узнать, не подделка ли это. Он похож на гнома – ему уже за восемьдесят. Варелли, вполне возможно, в курсе некоторых тайн Дени. У него мастерская в Гринвич-Виллидж.

– В скором времени нам должны предоставить архивы галереи. Если повезет, то окажется, что Дени вела записи и о своих любовных похождениях, – сказал Мерсер.

Джоан покачала головой:

– «Хорошие девочки ведут дневник, у плохих на это нет времени». Маловероятно.

– Ты говорила, что тебе известно, почему Лоуэлл Кэкстон перестал быть желанным гостем у законопослушных граждан, – напомнила я Джоан.

– Из-за ограбления музея Гарднер десять лет назад. Вам уже об этом рассказывали?

– Джоан, тебе надо писать больше пьес, – заметил Майк. – Налей-ка мне еще бокальчик вон того красного вина.

Я знала, что на рубеже веков светская львица Изабелла Стюарт Гарднер оплатила постройку палаццо в венецианском стиле, чтобы выставлять там одну из богатейших в стране художественных коллекций, которую помог собрать ее близкий друг Бернард Беренсон. Я много раз была в этом музее, пока училась в колледже, а также в прошлом году, когда оказалась неподалеку от Фенуэй-корт.

– Да, припоминаю, что там была кража. Много лет назад. Разве дело не раскрыли? – усомнилась я.

– Нет. Послушайте, друзья, – произнесла Джоан, собираясь посвятить нас в подробности крупнейшей кражи предметов искусства в Соединенных Штатах, – именно после того случая Лоуэлл оказался замаранным и так и не смог отмыться. В марте 1990 года двое мужчин в форме бостонских полицейских подошли к охранникам музея у бокового входа в здание, и их впустили. Воры заперли охранников, отключили несложную сигнализацию и смылись, прихватив десяток полотен общей стоимостью примерно в три сотни миллионов долларов.

– Ты серьезно? Что забрали? – уточнил Мерсер.

– Несколько работ импрессионистов – кажется, Мане и Дега, – старинный бронзовый китайский кубок, наконечник наполеоновского флагштока, Вермеера и, главное, шедевр, из-за которого, собственно, и было столько разговоров. Это картина Рембрандта, которой уже триста шестьдесят лет, она висела в знаменитом Фламандском зале музея Гарднер. Называется «Шторм в Галилее», это единственный написанный им морской пейзаж. Ничто из похищенного так и не нашли. Все пропало бесследно. В то время музей был застрахован на мизерную сумму, им предложили всего миллион долларов. Год или два назад ФБР увеличило эту сумму до пяти миллионов. Но в мире искусства никогда не утихали слухи. Правда, за слухи нельзя было зацепиться. Полиции остались только кусочки.