Клоунада - Уолтер Саттертуэйт Страница 34

Господин Форсайт рассуждал о социализме, на одну из тех бесконечных тем, о которых он имеет обширные, даже, можно сказать, чересчур обширные познания.

— Возьмем теперь Германию, — говорил он. — Эту клятую Веймарскую республику. Она ведь катится ко всем чертям. Четыре миллиона марок за доллар! В Берлине сейчас, чтобы купить батон хлеба, деньги на тележке возят. Женщины, я имею в виду благородных девиц, торгуют собой на улицах.

— Дорогой, — сказала Maman с некоторой брезгливостью. — Пожалуйста. — Кстати, она уже окончательно оправилась после того расстройства желудка, которым мучилась в Мон-Сен-Мишеле.

Он улыбнулся ей.

— Да ладно, мамочка. — (Я ничего не придумываю, Ева, он в самом деле к ней так обращается.) — Мы же взрослые люди. — Он повернулся к Нилу и подмигнул ему. — Правда, малыш?

Нил улыбнулся ему, довольно натянуто, затем взглянул на меня и быстро отвел глаза в сторону. Ему было стыдно за отца, как мне показалось. И винить его в этом трудно.

— Но нас с мисс Тернер, — сказала Maman, — такие подробности не интересуют.

Господин Форсайт взглянул на меня.

— Правда шокирует вас, мисс Тернер?

— Никоим образом. Но…

— Я так и думал. — Он посмотрел на жену, довольный своей ожидаемой победой. — Видала? Ты сделала удачный выбор.

— Ну и что, — возразила она, — а лично я совсем не желаю слышать такое.

— Как скажешь, мамочка, — весело ухмыляясь, сказал он, протянул руку и хлопнул ее по бедру. (По бедру, замечу, спрятанному под белой атласной юбкой в складку, которая, опять же замечу, прекрасно сочеталась с ее темно-синим верхом). — Как скажешь.

Граф снова откинулся на спинку дивана.

— Так на чем я остановился? — Он огляделся, как будто ожидал, разглядеть где-нибудь поблизости обрывок знакомого разговора, повисший в воздухе.

— Четыре миллиона долларов, дорогой, — подсказала Maman, умевшая ловко обращаться с цифрами.

— Точно, — подтвердил он. — Вот вам ваши красные. А еще называют себя социалистами. Ничем не лучше проклятых большевиков, если хотите знать мое мнение. Они ведут свою страну к разрухе.

Он повернулся ко мне.

— Вы когда-нибудь бывали в Германии, мисс Тернер?

— Да. Между прочим…

— После войны?

— Нет, я…

— Вы бы ее не узнали. Преступность, наркотики, всякие извращения. — Он покачал головой. — Страна катится ко всем чертям.

Maman нахмурилась.

— Тогда почему, дорогой, ты продолжаешь вкладывать туда деньги?

Господин Форсайт покровительственно хмыкнул.

— Не свои же, мамочка. Банковские. И я все верну, можешь поверить, к тому же с процентами. Там пока еще есть порядочные люди. Этот парень Мессершмитт…

Его прервал звонок в дверь.

— Это Жан, — сказал он, вставая.

Maman удержала его за руку.

— Питерс откроет.

Питерс — дворецкий. Как и свинья Рейган, он англичанин. Все слуги — англичане, за исключением мадам Эстер, кухарки. Maman терпеть не может английскую кухню. Этой женщине явно никогда не приходилось вкушать удовольствие от жареной рыбы с картофельным пюре.

Господин Форсайт снова повернулся ко мне и спросил:

— А как вам Франция, мисс Тернер?

— Прелестная страна, — сказала я.

— Бывали здесь раньше?

— Да. Мои родители…

— Замечательная страна, — согласился он. — Бездна возможностей. — Он взглянул на входную дверь. — А вот и ты, Жан. И Эжени. — Он встал. — Рад вас видеть.

Это была потрясающая пара, Ева. Он — высокий, стройный, гладко выбритый, лет сорока. Густые волосы цвета воронова крыла, только слегка посеребренные сединой на висках. Глаза почти такие же темные, как и волосы. Высокий лоб, выступающие скулы, прямой нос. Губы полные и так резко очерчены, что кажется, будто над ними поработал скульптор. На подбородке ямочка. Джен Эйр, увидев его, наверняка грохнулась бы в обморок. Без пинкертоновского опыта и закалки я бы и сама была на грани обморока.

На нем были черный пиджак, белая рубашка, черные брюки и черные ботинки. Никакого галстука. Слегка удлиненный воротник рубашки, расстегнутый на шее, предполагает элегантность под стать Байрону, и отличного портного.

Туалет его сестры, да и сама сестра тоже были верхом элегантности. На ней было черное шелковое платье без рукавов, с задрапированным вырезом, неровный подол — украшен кистями. На лбу поверх коротких темных волос — черная шелковая лента, вышитая золотом. Концы ленты — завязаны за левым ухом и ниспадают на плечо. Она тоже была высокой, хотя и не такой, как ее брат. И намного стройнее. Она была невероятно красива — более мягкий, «женственный» вариант ее брата. Но больше всего меня поразил цвет ее кожи. У нее была прекрасная кожа, гладкая, без пор, молочно-белого цвета и почти прозрачная. Когда ей на руки и на шею падала тень, они становились бледно-голубыми. В первое мгновение она напомнила мне бесплотных женщин из рассказов Эдгара Аллана По.

— Джордж, — сказал граф, одаривая господина Форсайта приятной улыбкой и пожимая ему руку. Затем он сделал шаг к Maman, взял ее протянутую руку, наклонился и поцеловал. — Элис, — сказал он и улыбнулся.

— Вы знакомы с Нилом? — спросил господин Форсайт. — С моим сыном?

— Ну конечно! — воскликнул граф. Нил, поднявшись, сделал шаг вперед, протянул графу руку, и тот горячо ее пожал.

— А это, — продолжал господин Форсайт, — мисс Тернер, новая няня. Мисс Тернер, познакомьтесь с Жаном Обье, графом де Сентом.

Граф улыбнулся и склонил свою благородную голову.

— Очень рад, — сказал он. Я осталась без поцелуя. Лишь немногим няням (в моем случае — пинкертонам) целуют руку или что-нибудь еще.

Я тоже поклонилась.

— Мсье.

Мсье вежливым кивком показал на стоявшую рядом женщину.

— Моя сестра Эжени.

Я улыбнулась сестре.

— Enchantée, [42]— сказала я

Ее брови слегка поднялись.

— О, — сказала она. — Parlez-vous français?

— Un peu, [43]— ответила я.

— Однако у вас замечательное произношение, — сказала она на прекрасном французском. (Я буду тебе переводить, Ева, поскольку я припоминаю, что твой французский не пошел дальше основных кулинарных рецептов и самых необходимых анатомических терминов.)

— Бренди? — спросил господин Форсайт, и граф с Эжени согласились. — Садитесь, — предложил им господин Форсайт, и они вняли его предложению. Эжени села в кресло рядом со мной, а граф — напротив. Нил вернулся на свое место. Он взглянул на Эжени, потом на меня, заметил, что я за ним наблюдаю, и снова отвернулся. Бедняжка, представить себе не могу, как кто-то, какого бы пола он ни был, переживает отрочество. Иногда я даже сомневаюсь, удалось ли мне самой одолеть этот возраст.