Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори Страница 34

– Ох, нет, Мэтт! Опять ты за свое! Мы же дали клятву!

Бартоломью кивнул. Он никому, даже сестре и Филиппе не рассказывал о своем разговоре с епископом, хотя Уилсон, Элкот и Майкл пытались, с разной степенью коварства, вызвать его на разговор.

– Но мы ведь знаем правду, – сказал он спокойно.

Майкл ужаснулся.

– Нет! Нет, мы ее не знаем! – возразил он. – И не узнаем никогда. Мы не должны об этом говорить!

Он оглянулся через плечо, будто ожидал увидеть там епископа.

Бартоломью поднялся, подошел к окну и встал там, глядя на темный двор.

– Однако убийство есть убийство, брат, – проговорил он негромко. И обернулся к Майклу, с лица которого еще не успело сойти изумленное выражение.

– Может, и так, – нервозно отозвался бенедиктинец, – но это дело прошлое.

Бартоломью вскинул бровь.

– Неужели? – осведомился он мягко, не сводя глаз с Майкла, чтобы не пропустить ни малейшей реакции, которая могла бы выдать его вину.

– Ну разумеется! – отрезал тот. – Прошлое!

Бартоломью снова отвернулся к окну. Майкл всегда любил запутанные дела колледжа и находил странное удовольствие в играх за власть. Время от времени его нескончаемые измышления надоедали Бартоломью с Абиньи, и они старались избегать его общества. Интересно, задумался Бартоломью, теперешний отказ обсуждать это дело означал, что монах принял клятву епископу близко к сердцу и впрямь полагал, что с убийствами покончено, или у него есть другие причины хранить молчание? Известно ли ему, что Элфрита убили? Бартоломью решил, что дальнейшими расспросами ничего не добьется, только возбудит подозрения. Если Майклу известно не больше, чем он говорит, глупо было бы высказывать свои подозрения.

Майкл уселся в большое кресло у очага, откуда Агата обычно правила подвластным ей хозяйством. Он поерзал, устраиваясь удобнее, и вытянул ноги, словно в очаге пылал огонь. Бартоломью вернулся к скамейке и растянулся на ней во весь рост, сложив руки на животе и уставившись взглядом в затянутый паутиной потолок. Он немножко полежит, а потом отправится в постель.

– Я не только пропустил все трапезы, – заявил Майкл, – я был так занят, что не успел пожаловаться на отмерзшие ноги!

– Пропущенная трапеза пойдет тебе на пользу, мой толстый монашек, – сквозь полудрему отозвался Бартоломью.

В кухне стоял холод, а оба они вымокли, целый день расхаживая по улице под дождем. Вместо того чтобы дрогнуть в ледяной кухне, следовало бы разойтись по комнатам и уснуть в тепле.

– Когда все это кончится? – снова спросил Майкл; голос у него был отрешенный, будто мысли его занимало что-то другое.

«Он о чуме или об убийствах в колледже?» – во второй раз задался вопросом Бартоломью; мысли в усталом мозгу вновь заметались. Он спросил себя, почему он лежит в холодной кухне в обществе человека, который, как подозревал Бартоломью, мог знать больше, чем следовало бы, по меньшей мере об одном убийстве.

– Почему Элфрит оказался в твоей комнате? – сонно поинтересовался Бартоломью. Он постепенно расслабился впервые за много дней; ощущение было приятное, и он почувствовал, что его клонит в сон.

– Хм? – переспросил Майкл. – А, это я отвел его туда. Он упал во дворе. Его комната была заперта, и я отвел его к себе.

– Заперта? – повторил Бартоломью; теперь он уже боролся с дремотой.

– Ну да, – сказал Майкл отрешенным голосом. – Мне это тоже показалось странным. Но дверь была закрыта, и я не смог попасть внутрь. Наверное, один из студентов увидел, как он упал, и не захотел, чтобы его несли к ним в комнату.

Бартоломью задумался. Такое было вполне возможно. Врач знал, что три послушника-францисканца, с которыми Элфрит делил комнату, очень беспокоились, как бы их наставник, каждый день имевший дело с зачумленными, не принес им заразу.

– А ты как думаешь, когда кончится чума? – спросил он, чуть потянувшись, чтобы унять ноющую боль в спине.

– Когда Всевышний сочтет, что мы усвоили урок, – отвечал Майкл.

– Господи, какой еще урок? – спросил Бартоломью, снова устраиваясь на скамье. – Если так пойдет и дальше, не останется никого, кто мог бы что-то усвоить.

– Может, и не останется, – сказал Майкл, – но если бы Он хотел, чтобы мы все погибли, Он не стал бы утруждаться и посылать нам знаки.

– Какие знаки?

Бартоломью почувствовал, что глаза у него начинают слипаться, как бы он ни силился удержать их открытыми. Он попытался вспомнить, когда в последний раз спал, – вроде бы перехватил пару часов позапрошлой ночью?

– Когда чума впервые появилась на Дальнем Востоке, было три знака, – начал Майкл. Бартоломью оставил попытки разлепить веки и просто слушал.

– В первый день выпал дождь из змей и лягушек. На второй день ударил гром такой силы, что слышавшие его сходили с ума, и полыхнула молния, подобная полотну огня. На третий день над землей встала непроглядная пелена черного дыма, застлавшая солнце и свет. На четвертый день разразилась чума… Были и другие знаки, – продолжил Майкл мгновение спустя. – Во Франции над дворцом Папы в Авиньоне видели исполинский столб пламени. Огненный шар повис над Парижем. Когда чума добралась до Италии, она принесла с собой чудовищное землетрясение, от которого по всей округе начались вредоносные испарения, погубившие все всходы. Люди гибли не только от чумы, но и от голода.

– У нас здесь не было никаких знаков, брат, – проговорил Бартоломью почти сквозь сон. – Может быть, мы не настолько дурны, как французы или итальянцы.

– Может, и так, – ответил Майкл. – А может, Господь не желает попусту тратить знаки на тех, кому не будет искупления.

Проснулся Бартоломью, как от толчка. Он совершенно окоченел от холода и все так же лежал на скамье. Морщась, он поднялся, дивясь, почему не отправился спать в теплую и удобную постель. В окно лился дневной свет, в очаге потрескивали дрова. Он огляделся.

– Ну что, вы проснулись, лежебока? Это ж надо – уснуть в кухне! Мастер Уилсон вас не похвалит.

С прошлого вечера на кухне успели убраться: огрызки были выметены, дохлая крыса исчезла. Один из очагов был вычищен, и на месте остывшей золы весело пылал огонь. Бартоломью неловко подошел и уселся перед ним на скамеечке, наслаждаясь запахом овсяных лепешек, которые пеклись в круглой печи у огня. Брат Майкл все еще спал в Агатином кресле; глаза его были обведены темными кругами, рот приоткрылся. Собственные подозрения вчерашнего вечера показались Бартоломью невероятными. Даже если Майкл и имел какое-то отношение к смерти Элфрита, он все равно явно не желал никакого зла Бартоломью – ведь никто не мешал бенедиктинцу расправиться с ним, пока он спал на скамье.

Бартоломью потянулся и, улучив минутку, когда Агата не смотрела, стащил лепешку. Его внезапное движение разбудило Майкла – он уселся и принялся бестолково озираться по сторонам.