Банда 3 - Виктор Пронин Страница 34

Неклясов повернулся к Пафнутьеву, ловя каждое его слово, но тот замолчал и опять откинулся на спинку сидения.

— Так, — протянул Неклясов. — Так... Я не помню телефонов.

Пафнутьев откинулся от спинки, притянул к себе Неклясова, ухватив его за одежки на груди, распахнул пиджак, так что с него полетели пуговицы, и, обшарив карманы, нашел бумажник, который тут же бросил на переднее сидение, нашел складной нож и, наконец, записную книжку.

— Грабите, ребята? — спросил Неклясов, ощерившись так, что даже в полумраке машины сверкнули его белоснежные зубы.

— Не о том думаешь, — проговорил Андрей, не оборачиваясь. — Не о том тебе надо беспокоиться, козел вонючий.

— О чем же?

— Дым-дымок от машин, словно девичьи годы, — нараспев произнес Андрей, но, не выдержав тона, рассмеялся.

— Что это?

— Стихи, Вовчик, стихи. Поэзия, другими словами. Тебе не понять.

Пафнутьев включил маленький фонарик и принялся листать записную книжку Неклясова.

— Кого поискать? — спросил он. Неклясов молчал. Он долго смотрел в окно на улицу, потом перевел взгляд на собственные руки, на наручники, блеснувшие в темноте, повернулся к Пафнутьеву.

— Прихватили вы меня, ребята, прихватили... А если до двенадцати Вика будет дома? Тогда что? Отпускаете?

— Конечно, нет, — ответил Пафнутьев. — Вика должна встретить меня с улыбкой на устах.

— А если встретит с улыбкой на устах?

— Тогда мы передаем тебя в систему правосудия. Переночуешь у Шаланды. Утром будет видно.

— Ну что ж... Значит, отпускаете, — Думаешь, отвертишься?

— Соедини меня с Леонардом...

— Он что у тебя, диспетчером служит?

— Это неважно... Главное — служит, — усмехнулся Неклясов. — Какой цвет любит твоя жена?

— Шоколадный. Красный. Белый. Синий.

* * *

Пафнутьев позвонил в дверь своей квартиры в половине двенадцатого. Дверь открыла Вика. Она улыбалась, но улыбка у нее была скорее растерянной, чем радостной.

— Слушай, — сказала она, — я ни фига не понимаю... Они привезли меня на каком-то громадном «мерседесе», когда вышла из машины, набросили на плечи вот это манто, — она показала на роскошную шубу, брошенную на диван, — следом внесли розы. Смотри — красные, белые... Там не менее полусотни. Купили у какого-то торговца в подземном переходе, миллион отдали, потом внесли ящик шампанского... Ни фига не понимаю, — повторила она, встревоженно глядя на Пафнутьева.

— Они хотели, чтобы ты улыбнулась.

— Господи, им-то это зачем?

— Хочешь жить — умей вертеться, — Пафнутьев, не раздеваясь, обессиленно опустился прямо на манто шоколадного цвета. — Присядь, — и он похлопал ладонью по сверкающему, струящемуся меху.

* * *

Это произошло через несколько дней. Подняв в середине дня телефонную трубку, Пафнутьев услышал попискивающий смех Неклясова. Вначале он не поверил себе, подумал, что ошибся, но первые же слова далекого собеседника убедили его — никакой ошибки. Звонил Вовчик Неклясов.

— Здравствуй, Паша! Как здоровье?

— Очень хорошо. Кто говорит?

— Не узнаешь? Ай-яй-яй! Лучших друзей не узнаешь... Нехорошо, Паша... Вовчик беспокоит.

— По моим сведениям, звонишь из камеры? — спросил Пафнутьев.

— С камерой я распрощался, — довольно рассмеялся Неклясов.

— Как же тебе это удалось?

— Судья вынес постановление... Пришлось подчиниться.

— Просто отпустил? — удивлению Пафнутьева не было предела.

— Да, дорогой! Да! Отпустил! Я же говорил, что как только из твоих цепких лап вырвусь, считай меня на свободе. Да! Едва вышел из ворот, тут же с ребятами помчался в крематорий, к Семеновне!

— Познакомился?

— Да, мы понравились друг другу. И теперь я, Паша, могу обещать, что ты больше не будешь находить рук, ног, голов в снегу... В самом деле, надо работать аккуратнее. Семеновна сказала, что готова принять меня в любое время. Спасибо за подсказку, Паша. Сам бы я никогда не додумался. Ты же хорошо знаешь, что когда нет следов, искать намного труднее... Верно?

— Какое постановление вынес судья?

— Осоргин? Это называется под залог... Ребята положили ему на стол кое-что... Хорошо положили. И он вынес постановление... Отпустил меня до суда. Да и судить-то будет не за что, если уж откровенно. Так, невнятные подозрения — и больше ничего.

— Да пара отрезанных ушей, — добавил Пафнутьев. — И похищение заложниц...

— А для этого свидетели нужны, Паша.

— Есть потерпевший, — заметил Пафнутьев. — Он может стать неплохим свидетелем. Да и твой Ерхов неплохо держится.

— Забудь о них, Паша! — визгливо прокричал в трубку Неклясов, потеряв самообладание. — Забудь, понял?! Забудь!

— Согласен. Но о тебе, Вовчик, я не забуду.

* * *

С некоторых пор прокурор области Невродов неплохо относился к Пафнутьеву, во всяком случае, принимал он его в любое время и по любому поводу, поскольку знал — зря Пафнутьев не придет, клянчить не будет и на жизнь жаловаться тоже не станет. Если позвонил, напросился на встречу, значит, что-то произошло чрезвычайное, или же чрезвычайное вот-вот произойдет. А Пафнутьев обладал способностью, которая выдает людей, успешно занимающихся своим делом, — он предсказывал события, а поскольку занимался в основном событиями криминальными, то и предсказания его чаще всего были печальны и беспросветны.

Пафнутьев со своей стороны тоже не злоупотреблял прокурорской любовью, помня в то же время, что может встретиться с Невродовым, как только ему это понадобится.

И в это утро, промаявшись час в кабинете, насмотревшись на прохожих внизу, на подтаивающий снег, он подошел, наконец, к телефону и набрал номер, который всегда помнил.

— Валерий Александрович? Пафнутьев беспокоит.

— А, Паша... Как здоровье?

— Очень хорошо.

— А дела?

— Все лучше с каждым днем. Просто блестяще.

— Если будешь так отвечать, знаешь, чего добьешься? У тебя никто не будет спрашивать о здоровье, никто не поинтересуется твоими делами. Люди ведь не для того спрашивают, чтобы ты радостным голосом заверял их, будто у тебя ничего не болит... Скажи, что болит... Сердечко, дескать, пошаливает, ногу последнее время подволакиваешь, бессонница извела, пьянство одолело, начальство помыкает и гонит в шею...

— Валерий Александрович! — воскликнул Пафнутьев потрясение. — Откуда вам все это обо мне известно?!

— О себе рассказывал! — рассмеялся Невродов. — Свои боли выдавал опрометчиво и преступно! Ладно, чего тебе?