Шерлок Холмс и уэльские тайны - Ллойд Биггл-младший Страница 34

— Прекрасно, — сказал я, выслушав его. — Надеюсь, Эмерик Тромблей оценит ваш талант, Дафидд.

Было четверть восьмого, когда мы отправились на сборище к Эмерику Тромблею. Мы ехали трусцой на своих пони, и нас несколько раз обгоняли кареты и коляски. Наконец мы свернули на дорогу, идущую в Тромблей-Холл, и через полчаса оказались у ворот в каменной ограде. Рядом стоял домик привратника. За оградой был большой пруд, дальше — парк и, наконец, белое здание с колоннами.

Когда мальчик, помощник конюха, увёл наших пони, нас встретил в вестибюле англичанин-дворецкий и проводил в библиотеку. Там уже собрались гости. Я сразу узнал Эмерика Тромблея, одетого в элегантный коричневый костюм (что, конечно, говорило об окончании траура по умершей жене), преподобного Изикела Брауна, небезызвестного Хаггарта Батта, а также доктора Дэвиса Морриса, которого встречал пару раз на улице в Пентредервидде. Это был очень живой, маленький человечек со сморщенным, как печёное яблоко, лицом, пользовавшийся огромным уважением местных жителей за то, что не делал разницы между богатыми и бедными пациентами. Был здесь и Уэйн Веллинг, с которым я мог считать себя в какой-то степени знакомым, хотя разговаривал с ним всего один раз, в Ньютауне на другой день после приезда.

Больше я здесь никого не знал, а Эмерик Тромблей не счёл нужным представить ни меня, ни Мадрина своим гостям. Все валлийцы, включая меня, Мадрина и Веллинга, держались в стороне от остальных, то ли потому, что презирали английских выскочек, захвативших власть в их родной стране, то ли потому, что эти выскочки поставили дело так, чтобы валлийцы знали своё место.

Всё это мне было не внове. Я рано потерял отца, узнал изнурительный труд, зарабатывая на жизнь себе и больной матери. Мне был запрещён вход в общество богатых людей. И даже теперь, когда я стал ассистентом Шерлока Холмса, эти люди всего лишь терпели меня, поскольку я бывал им иногда нужен.

Я взглянул на Веллинга, который в общем-то ничем от меня не отличался: он тоже был наёмным работником, услуги которого принимались и оплачивались, хотя, возможно, и не так щедро, как ему бы хотелось. Он с интересом рассматривал людей из другого лагеря, и на его губах играла чуть заметная ироническая улыбка.

Острее всего состояние отверженности переживал, конечно, Мадрин, валлийский поэт. Он знал, что английская аудитория смотрит на него свысока, причём независимо от того, принимает ли он от английского патрона вознаграждение за свои стихи или нет.

— Ну как ваши успехи в валлийском? — спросил меня подошедший Веллинг.

— Cadair ydy hwn — это кресло, — проговорил я, вспомнив урок, который дали мне Меган и Гвенда, — но я пока не знаю, как сказать: «Позвольте мне сесть».

Веллинг весело рассмеялся.

— Есть валлийская пословица: «Dyfal done а dyrry garreg». Она означает: «Долби камень, и он расколется».

— Буду долбить. Но у меня сложилось впечатление, что в валлийском языке много слов, которые просто невозможно выговорить.

Он опять рассмеялся и подвёл меня к книжным полкам. Достав небольшой томик, он открыл его, и я прочитал на титульном листе: Джон Торбек «Записки и воспоминания о путешествиях по Уэльсу». Книга была издана в Лондоне в 1749 году. Веллинг стал перелистывать страницы и, найдя нужное место, начал читать:

— «В валлийском языке прежде всего поражает его чистота, неиспорченность никакими диалектами. Латынь была исковеркана вандалами и прочими варварами, но этот язык остался абсолютно нетронутым. Однако с нагромождением в нём согласных дано справиться не каждому. Один из моих знакомых попытался произнести одно многосложное валлийское слово и чуть не задохнулся; нам пришлось похлопать его по спине и тем буквально спасти ему жизнь. И всё-таки необходимо признать, что это истинно британский язык, который развился на несколько столетий раньше грубого языка, называемого ныне английским».

Он захлопнул книгу, поставил её на полку и, посмотрев на Холмса, осведомился:

— Кто этот джентльмен рядом со священником?

— Его старый друг. Забыл, как его имя, — что-то связанное с дубинкой.

— Батт, — пришёл мне на помощь Мадрин. — Его прадед делал дубинки.

— Вспомнил, — сказал я. — Его зовут Хаггарт Батт. Он барышник, торгует лошадьми.

— Очень странно, что у священника такой друг, — заметил Веллинг.

— Они, кажется, учились вместе, — объяснил я. — Он довольно хорошо воспитан и, как я слышал, великолепно играет в шахматы.

— Всё понятно! — воскликнул Веллинг. — Всякий, кто играет в шахматы, становится другом священника. И всё же странно, что хорошо воспитанный человек барышничает на ярмарках. Пойду побеседую с ним. Попробую продать ему лошадь.

— Говорят, он такой ловкий торговец, что не успеете вы оглянуться, как он уже уговорит вас самого купить у него лошадь, — попытался я создать рекламу Холмсу.

К нашей группе присоединились братья Роберте, двое музыкантов из известной семьи арфистов, проживающей в Ньютауне. Они даже выступали перед королевой Викторией и уже были приглашены играть и петь перед королём Эдуардом и королевой Александрой во время их предстоящего визита в Уэльс. Они называли себя королевскими валлийскими арфистами. На Мадрина братья Роберте посматривали свысока, потому что он читал свои стихи без аккомпанемента.

Их выступление было действительно великолепно. Мне даже пришла в голову мысль научиться играть на валлийской арфе и аккомпанировать Холмсу, когда он станет играть на скрипке. Но я тотчас же выбросил эту мысль из головы, потому что представил себе реакцию Холмса. Я прошептал Мадрину на ухо, что восхищён игрой арфистов.

— В одной из валлийских триад говорится, — прошептал он в ответ, — что мужчине необходимы три вещи: верная жена, удобное мягкое кресло и хорошо настроенная арфа.

— Я никогда не слышал о триадах. Что это такое?

— Это высказывания по самым разным поводам: по истории, мифологии, литературе и так далее. Они всегда состоят из трёх утверждений.

— Вспомнил. У Борроу приводится триада о хорошей жене.

— Она верна, скромна и послушна. Она быстро работает, быстро всё замечает и быстро соображает. Она красива, имеет приятные манеры и невинное сердце. Она любит своего мужа, любит мир в семье и любит Бога. Этих триад множество.

Наконец наступил черёд Мадрина. Он продекламировал свои стихи с большим чувством. Реакция Эмерика Тромблея оказалась неожиданной — по крайней мере для меня: он прослезился. Вытерев платком глаза, он попросил Мадрина прочесть стихи ещё раз.

Потом позвали ужинать. Всех валлийцев, включая и королевских арфистов, разместили за отдельным столом. Здесь же сидели несколько слуг.

После ужина Веллинг и Хаггарт Батт куда-то исчезли вместе. Вскоре Веллинг вернулся.

— Этот Батт заядлый лошадник, — широко улыбнулся он.

— Ну, вы продали ему лошадь?