Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер Страница 33
Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер читать онлайн бесплатно
«Оригинальная идея Сильвии Деламар», — медленно повторил про себя Анри, пытаясь найти антидот против яда, проникающего в его кровь, расходящегося по всему телу, вызывающего удушье. Вот тебе и «Это мое дело»!
Я ей позвоню, сказал он себе, вот прямо сейчас, сию минуту. Я ей покажу, мать ее, «оригинальную идею»!
И, подкрепляя эти мысленные угрозы действиями, Анри встал и пошел за своим телефоном в соседнюю комнату. Дора лежала на кровати. Она размышляла обо всем, что произошло с того момента, как она встретила Анри. С какого момента он обосновался у нее? И когда это начало казаться ей бесповоротным — до или после того, как она по-настоящему научилась его выносить? С марта, с апреля?
Анри встроился в обстановку этих двух небольших комнат с высокими потолками, постепенно перевезя сюда свои книги и компьютер. Теперь он часто сидел за столом, вытянув ноги и завернувшись в один из ее пледов, а другой плед положив на колени; рядом лежали его очки и записные книжки. И у Доры было такое ощущение, что он живет здесь уже десять или даже двадцать лет. Она лежала на кровати, наслаждаясь самим его присутствием, рабочим, созидающим, о котором свидетельствовал шорох страниц, легкое пощелкивание компьютерных клавиш, скрип стула, — все эти звуки словно тончайшими иголочками покалывали ее кожу. Он здесь, говорила она себе, ощущая приятную, непринужденную расслабленность, он у меня, он пишет, он писатель, и я играю роль в его жизни. И вдруг Анри неожиданно вошел в комнату и начал лихорадочно искать свой мобильный телефон — будто только что прочитал в «Парижском ипподроме» о лошади, ставки на которую принимаются двадцать к одному, и хочет срочно сделать ставку; но тут оказалось, что в руке у него не газета.
— Оригинальная идея Сильвии Деламар! — в ярости произнес он. — Я ей сейчас позвоню, и пусть только попробует не выслушать! Я ей покажу оригинальные идеи!
Анри почти задыхался.
— Сильвия? Это Анри Нордан… Нет, как раз не в порядке… Потому что я только что прочитал на первой странице контракта, что вы меня обокрали. Как что это значит? Вы не понимаете? Что значит «оригинальная идея Сильвии Деламар»? Я этого никогда не подпишу!
После коротких, но бурных переговоров Анри в изнеможении сел на край кровати.
Дора поднялась и ушла на кухню, чтобы сделать для него «белый кофе», напиток по ливанскому рецепту, состоявший из горячей воды и капельки экстракта флердоранжа.
— Невозможно работать с этими людьми!
Анри зашел в магазин Петросяна, чтобы купить семги. До прихода Доры он успел приготовить ужин и накрыть на стол, а когда она появилась на пороге, открыл водку.
— Чин-чин!
Анри смотрел на нее в мягком свете свечей. Дора уже пригубила алкоголь и принялась за семгу с укропом. Все в этой женщине казалось ему восхитительным — ее слегка рассеянная улыбка, ее декольте, ее манера обрызгивать семгу лимонным соком…
Волосы она подобрала, так что он мог вдоволь любоваться ее шеей.
— Что меня интересует, — говорил Анри, — так это влияние Людовика XVII на Революцию. Ибо в этой Революции нет ничего социального, ничего политического. Это просто выплеск насилия, который достиг кульминации в момент предумышленного убийства этого ребенка. К тому же после его смерти все успокоилось. Обессиленная Франция оказалась способна лишь на спорадические, заведомо обреченные бунты, армии превратились в беспорядочные толпы, и последние военачальники, избежавшие гильотины, покончили жизнь самоубийством. Бонапарт пришел к власти по руинам, и те войны, которые он развязал, были попытками восстановления, очень примитивными: он строил свои армии из последнего оставшегося годным материала — людей.
Дора провела все свое детство под бомбами, и теперь, когда она слышала, как Анри говорит о войне, ее сердце начинало биться быстрее: она чувствовала, что эта тема его завораживает.
— Историки Революции всегда проявляют снисходительность к ее жестокостям. Можно подумать, они считают насилие неизбежным, необходимым. Насилие, говорят они, нужно для того, чтобы покончить с другим насилием. Революционная жестокость представляется им вершительницей истории, а некоторым — даже сущностью истории. Впрочем, сами историки революций зачастую являются фрустрированными революционерами. А революционеры — фрустрированными историками, которые вершат революции лишь для того, чтобы войти в историю. Истории Революции и революции Истории строятся вокруг этой двусторонней фрустрации.
Дора подумала, что это вполне подходящий сценарий для ее литературной программы: писатель, произносящий вдохновенные речи, обещающий публике раскрыть самую суть вещей — и по ходу дела теряющий почти всех своих слушателей, которые постепенно расходятся, до тех пор пока в студии и у экранов не остается лишь горстка самых заинтересованных; но вот уходят и они, и она остается со своим мужчиной наедине.
— Невозможно даже представить себе ту скорбь, которая воцарилась во Франции 8 июня 1795 года, — продолжил Анри. — Скорбь тем более мучительную, что само ее существование замалчивалось всеми режимами: Директорией, Империей, — никто не хотел о ней слышать. Официальный траур был разрешен лишь с воцарением Людовика XVIII, но и тогда выжившие в годы Революции сеяли смуту: точно ли ребенок умер? существует ли полная уверенность?..
Прелестный ребенок покинул землю
Его голубые глаза выцвели от слез, и взгляд стал суровым
Его белокурые локоны развеваются вокруг бледного лица
И невинные (ангелы) небес встречают его радостным пением
На голове у него — мученический венец,
Которым увенчали его палачи.
Первое стихотворение семнадцатилетнего Виктора Гюго, которому предстояло стать одним из величайших поэтов Франции, было посвящено Людовику XVII.
Сорок пять лет спустя, в одной из первых глав «Отверженных» — «Епископ перед неведомым светом», — мучения ребенка из Тампля названы им главным преступлением эпохи Террора. Эта тема возникает и в «Созерцаниях», где Гюго пишет о своем роялистском детстве:
Из того, что я плакал — а может быть, по-прежнему плачу, кто знает? —
Об этом бедном ребенке, носившем титул Людовика XVII,
Из того, что я пел песни королевской эпохи, —
Следует ли, что я навеки остался глупцом?
Гюго не отвечает на этот вопрос прямо, но очевидно, что он, будучи взращенным в атмосфере культа ребенка из Тампля, хочет от него избавиться. Но разве не благодаря этому ребенку он принимает участие в судьбах других детей? Виктор Гюго — певец детей, певец детства. Они участвуют во всех его произведениях, оказываясь в гуще всех драм, в центре сплетений всех интриг. Это благодаря им он становится писателем века. И в то же время на протяжении всех своих романов, населенных детьми, Гюго пытается развеять ужас, внушенный ему убийством Людовика XVII, — из-за этого не исчезающего ужаса он считает себя «глупцом навеки».
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии