Ураган. Привидения, которые возвращаются - Николай Шпанов Страница 32

Кальтенбруннер водит по строкам пальцем. Волосы на пальцах поблескивают в свете лампы, и время от времени там, где ноготь Кальтенбруннера надавливает на бумагу, остается глубокая царапина. Губы большого рта обергруппенфюрера шепчут фамилии. Он сдвигает брови, чтобы хорошенько вдуматься.

Итак, выходец из Германии Аугуст Цинсер в пятидесятых годах прошлого века образовал за океаном общество "Цинсер кемикл компани". У Цинсера было трое детей: один из его сыновей — Джон Шерман Цинсер — стал директором банка Моргана. Дочь этого Джона — Пегги Цинсер в 1922 году вышла замуж за некоего Льюиса Шоугласа, директора моргановской страховой компании. Другая дочь — Эллен Цинсер — вышла замуж за капиталиста Джона Маккроя. У Эллен Цинсер — ныне миссис Маккрой — имеется кузина Гусей Цинсер. Эта Гусей оказывается женой… Бауэра?! Так, так! Что же дальше?

— Маккрой — юрисконсульт и партнер банка "Стэйтс нэйшнл банк". Так-с! — Кальтенбруннер даже крякнул: он хорошо помнит историю своей партии: именно через "Стэйтс нэйшнл банк" и изливался золотой дождь на ниву возрождаемой военной индустрии Веймарской Германии. Что ни говори, а даже одного такого открытия, как родство Бауэра с подобными иностранцами, было бы достаточно, чтобы внимательно отнестись ко всякой просьбе за его голову.

Палец Кальтенбруннера ползет дальше по бумаге: мистер Льюис Шоуглас, супруг Пегги Цинсер, двоюродной сестры бывшего обер-бургомистра, председатель наблюдательного совета "Мичуэл лайф иншуренс" и один из директоров "Нэшнл моторс". "Нэшнл моторс" — это реальный живой "Оппель" со всеми его потрохами, с капиталом в двести миллионов марок; с автомобилями, танками, моторами и прочей дрянью, без которой не могут обойтись на войне господа генералы. "Оппель" — это конвейер войны. Попробуй-ка вмешаться в такое дело! Неприятностей не оберешься.

Банки, монополии, тресты… При их названиях у Кальтенбруннера возникают какие-то ассоциации. Да, нет сомнения: такие названия уже проходили по какому-то делу.

Так, так! Внутренние связи иностранных банков не интересуют Кальтенбруннера. Это их дело. Их дело… Вот и то, что ему нужно: "Постоянным юрисконсультом банка "Диллон Рид" является адвокатская фирма, где верховодит некий Фостер Нортон. А младший брат, Фрэнк Нортон, держит в Швейцарии несколько филиалов своей фирмы, которые служат прикрытием для разветвленной разведывательной сети союзников. С функциями частного адвоката Нортон-младший совмещает тайные функции заокеанской разведки на Европу. Так, так…

Словно молоточек стучит в мозгу Кальтенбруннера: "Так, так…" А палец тем временем ложится на кнопку селектора: "Карточки Нортонов и еще одну — Евы Шоу. Кличка? Небось у этой особы кличек хоть отбавляй".

Скоро Кальтенбруннер углубляется в чтение карточки миссис Евы Шоу — разъездного агента Нортона-младшего. Строка за строкой прослеживает ее странствия по Европе, по Третьему рейху, по Франции. Вот миссис Шоу на Ближнем Востоке, на Балканах. И снова в Европе: Швейцария, Третий рейх… В этом месте Кальтенбруннер усмехается: он ясно вспоминает, как вот тут, в этой же комнате, сидел Шелленберг, приехавший, чтобы познакомить с ним эту даму. Смуглая, рыжеволосая. Кальтенбруннер без стеснения рассматривает ее широкое невыразительное лицо, пока Шелленберг рассказывает, зачем ее привел. Предлагается обмен: за то, что Ева Шоу расскажет о готовящемся на фюрера покушении, дать ей сведения о покушениях, которые агентура Третьего рейха подготовляет на глав некоторых правительств. Шелленберг считает сделку стоящей. Кальтенбруннер колеблется: нет ли тут липы? Он оттягивает дело на день. За день успеет узнать все, что ему нужно, чтобы попросту схватить Еву. Тогда он заставит ее выложить все, что она знает, не выдавая ей в обмен ничего, кроме нескольких иголок под ногти. Но Шелленберг протестует: связь с ее шефом — Нортоном — выгоднее трупа рыжей бабенки. Кальтенбруннер соглашается. На следующий день на магнитофонной ленте — запись голоса Евы Шоу: "Возьмитесь за вашего генерала Ганса Хойхлера". Вот все, что она сказала. Но, видит бог, Кальтенбруннер и по сей день благодарен этой дряни за ее немногие слова. Отсюда и начало вертеться дело комиссии "20-VII-44". На Хойхлера не пришлось тратить даже иголок: он сразу выложил все, что ему доверили генералы — участники заговора.

Ну вот, теперь ясно, почему слова "Диллон Рид" так крепко засели в памяти Кальтенбруннера. Он с удовлетворением откладывает карточки и возвращается к докладу чиновника. Банки, названные Кальтенбруннером, связаны с "Ферейнигте Штальверке"… Вот дьявол! Этот проклятый Бауэр, оказывается, совсем не такая мелкая сошка, как казалось поначалу: сумел огородиться такими связями, что в них завязнешь, как в трясине. Оказывается, миллион в АКУ только начало его деятельности. И ловкач же господин Бауэр! Почему он, Кальтенбруннер, не умеет делать такие дела? Может быть, нужно завести себе хорошего советника?.. Не все же в конце концов рубить головы и рвать ногти врагам фюрера. Нужно когда-нибудь подумать и о своем благополучии. Придет старость или просто кто-нибудь ловко поставит ножку по службе — и окажешься на мели.

АКУ, "Оппель", "Ферейнигте Штальверке", а там небось еще десять каких-нибудь тайных линий, до которых не сумели докопаться следователи комиссии "20-VII-44". Да, в таком дельце можно попасть пальцем в небо…

Кальтенбруннер положил папку в портфель для доклада. Если фюрер рявкнет: "Какой идиот арестовывает столь достойных людей?!" — то Кальтенбруннер свалит все на недосмотр Далюге, правой руки Гиммлера. А если Гитлер заинтересуется вопросом, каким образом действия гестапо и следственной комиссии "20-VII-44" известны иностранцам, Кальтенбруннер пожалуется на Шелленберга. Этот Шелленберг — тип! Кальтенбруннер не намерен помогать ему делать карьеру. Возможен, разумеется, и третий вариант. Гитлер начнет орать: "Какое мне дело до связей этого вашего Бауэра! Мало ли проходимцев со связями покушались на жизнь главы государства? Наверно, он твой родственник или дал тебе взятку, что ты подсунул мне под нос все эти справки об его связях! Плевал я на него и его связи — на виселицу негодяя!" Тогда все будет проще простого: две или три буквы в углу листа — и бывший бургомистр Бауэр станет окровавленной тушей. Но бывает, наконец, и так, что ни с того ни с сего Гитлер закатит истерику, ни причин, ни последствий которой невозможно понять. Тогда Кальтенбруннер скромненько скажет: "Мой фюрер, мне звонил господин Крупп-младший и просил доложить это дело вам лично". До какой бы степени ярости к этому моменту ни дошел Адольф, он сразу утихнет: "А что хотел господин Крупп?" Кальтенбруннеру останется только от имени Круппа наврать все, что придет в голову, глядя по обстоятельствам: вешать Конради или выпускать на волю.

Басистый зуммер телефона прервал поток мыслей Кальтенбруннера. Он как мог осторожно снял с рычага большую увесистую трубку:

— Хайль Гитлер!.. Да, мой фюрер… Сейчас еду!

Поспешно уложив в портфель дела для доклада, он вышел из кабинета. Как ни тяжелы были его шаги, их не слышно в высоком, как мех медведя, ворсе ковров. Не слышно стука двери, прикрывшейся за ним. Не слышно гудения лифта. Здесь, в верхнем этаже дома на Принцальбрехштрассе, все совершалось без шума, могущего нарушить ход мыслей великих людей Третьего рейха.