Чужие деньги - Фридрих Незнанский Страница 32

Валентина не могла себя заставить смотреть в лицо Питеру: взгляд ее был устремлен максимально далеко — на его ноги. Ноги были волосатые, но светлая рыжизна этого леса перепутанных волос казалась наивной, почти немужской. На миг Валентина припомнила, как ее, еще девственницу, испугала и едва не оттолкнула зверовидная черная растительность, покрывающая переднюю часть туловища и ноги Егора. Это потом она приучилась находить удовольствие в его волосатости и вонючести — он часто брал ее, едва войдя в дом, прежде ужина, а душ перед сексом вообще считал баловством, ведь все равно потом вспотеешь, снова мыться придется.

— Но сейчас я переосмыслил себя, — продолжал Питер. — Я еще негодяй, но понемногу излечиваюсь. Я отдаю себе отчет в том, что обманывать твоего мужа и Нору — это грех.

— Грех? — Это слово в лексиконе Валентины отсутствовало. В нем имелись слова «измена», «развращенность», «непорядочность», но «грех»? Ее мама была атеисткой, хотя верила в приметы и гороскопы, сама Валентина никогда всерьез не задумывалась о религии. Правда, и существования Бога не отрицала, но он всегда был где-то вдали, на периферии. Что такое «грех»? Если «измена», «развращенность», «непорядочность» — слова для людей, то, скорее всего, «грех» — то, как все вышеперечисленное называется с точки зрения Бога. Вот новости! На секунду ей представилось, как они с Питером, голые, в совместном поту, лежат здесь на кровати, видимые с невероятно отдаленной высокой точки (с неба), и ей стало смешно, противно и жаль чего-то. Такие скользкие, беспомощные розовые червячки с ручками и ножками, с пахучими половыми органами. Стоит ли на них обрушивать тяжелый раздавливающий камень под названием «грех»? Они виноваты, но ведь они уже наказаны тем, что такие жалкие!

— Да или нет? — настойчиво требовал ответа Питер. — Валя, ты согласна? Как только ты скажешь «да», я немедленно подам документы на развод. Со стороны Норы препятствий не будет: она привыкла видеть меня раз в два года, а то и реже. Конечно, ее адвокаты обдерут меня как липку, но я не против: меня глодала бы совесть, если бы я не обеспечил бывшую жену и детей.

— А мои дети? — Впервые Валентина заговорила о сыновьях. — Ты о них подумал?

— Если они захотят остаться с отцом, ты будешь часто с ними видеться. Если ты захочешь забрать их, я постараюсь стать им надежным старшим другом. Поверь, Валя, все не так страшно. В Америке я встречал многих разведенных супругов, каждый из которых создал новую семью. Все они были счастливы и даже проводили вместе летний отдых. Цивилизованные люди способны договориться и прийти к правильному решению…

— Извини, Питер. — Валентина стремительно села на кровати и сорвала со спинки стула платье. — Боюсь, у нас, в отличие от Америки, люди нецивилизованные. Для нас любовь — обладание. Русский отдает любимой не кусочек, а всего себя целиком, с тем чтобы и она всю себя отдала. Ты вроде бы русский, но ты не понимаешь. Можно отдать вещь, которая взята на время, но как отдать то, что приросло?

— Валя, — Питер смотрел на нее из постели растерянными глазами, — я действительно не понимаю… Ты же интересовалась психологией…

— Я сама себя не понимаю. Может, это и не нужно объяснять. Потому что все равно не объяснить.

Отношения Валентины и Питера продолжались, но теперь они мучили друг друга. Питер был ласков, но непреклонен, Валентина то уступала, чувствуя, что готова бросить все и спрыгнуть с ним с обрыва в неизведанное, то спохватывалась и брала свои слова обратно. Это было трудно перенести, это неминуемо должно было чем-то закончиться. К тому же наступила осень — время, ненавидимое Валентиной со школьных времен, и проблема выбора, который летом казался до такой степени невероятным, что не заслуживал серьезного осмысления, осенью приобрела остроту скальпеля. Скальпеля, который резал ее по живому, открамсывая от нее… кого, Егора или Питера? Это она и сама хотела бы понять.

Осенние капли нудного непрерывного дождя брызгали на серые стекла, когда они с Питером сидели в кафе — сидели, как после оказалось, в последний раз, Валентина допускала такую возможность, хотя и не могла предположить, что все закончится так, как закончилось. Посетители окружали их, тесно сидели за соседними столиками, толпились у стойки, место было бойкое — возле метро «Тургеневская», но у всех были свои заботы, никто не обращал внимания на мужчину и женщину, которые вполголоса обсуждали свои взаимоотношения, зашедшие в тупик. Мало ли у людей собственных тупиков, и к чему им интересоваться чужими?

— Валя, я не могу без тебя.

— Хватит! — в отчаянии воскликнула Валентина — так, что на нее обернулась даже буфетчица, нацеживающая пиво в пластмассовый поллитровый стакан. Заметив реакцию, Валентина продолжила тише: — Дай мне время. Я хочу взвесить свои чувства, и хочу обдумать все в тишине. Давай не встречаться… некоторое время. А потом я сообщу тебе свое решение.

— Хорошо. Даю тебе неделю. — Питер тоже начинал раздражаться, его чувствительная, как у рыжеволосых, кожа покрылась красными пятнами. Валентина знала и за собой такую черту, и наличие ее у Питера раздражало, но, с другой стороны, делало его таким родным, что дыхание перехватывало. Не хватало еще разреветься в тот самый момент, когда она так нуждается в стойкости! Чтобы отвлечься, Валентина открыла сумочку и долго искала в боковом кармане, полном всякой ерунды, наподобие помады, зеркальца и носового платка, вещь, которая должна ей помочь. Это был глянцевый календарик.

— Вот, смотри. — Валентина положила календарик перед Питером на аккуратно протертый перед этим тряпкой стол. — Крайний срок — шестое ноября. — Она обвела фатальную дату шариковой ручкой; чернила, вопреки нажиму, не оставили следа на глянцевой поверхности, но сдавили дату белесоватой петлей. — Шестого ноября, в восемь часов вечера, жди дома у телефона. Я тебе позвоню. До этого — никакого общения, никаких встреч.

— А если меня не будет дома? Может, созвонимся по мобильному?

— Нет, — отвергла компромисс Валентина. — Ты будешь ждать меня у домашнего телефона. В восемь вечера шестого ноября. Иначе мы никогда не созвонимся.

По мере приближения к шестому ноября она становилась все спокойнее, с удивлением открывая новые черты действительности. Оказывается, Питер делал для нее терпимыми недостатки Егора; без его уравновешивающего влияния, по контрасту, Егор казался примитивным и грубым, его дети (его! — словно уже и не совсем ее…) — бессердечными озорниками, думающими только о себе. Правда, в этом остывающем семейном очаге еще сохранялось достаточно тепла, чтобы согреть сердце, — ну что ж, разве они с Питером не сумеют согреть друг друга? А иногда она мечтала, что от разрыва всем станет лучше: Егор найдет себе добрую простушку, подходящую ему по уровню развития, Владик и Даня пойдут учиться в американский колледж, потом в американский университет, и все устроится…

За несколько дней до шестого ноября Валентина начала складывать вещи. Она подарила подруге редкие цветы розаны, за которыми, она знала, никто, кроме нее, не станет следить, убрала подальше дорогие для нее предметы, которые намеревалась взять с собой. У нее так и не хватило силы воли вернуть все на прежние места, когда она узнала о Том, что случилось с Питером: это до сих пор кажется кощунством, предательством памяти покойного. Так и живет, словно на чемоданах.