Унесенная ветром - Дмитрий Вересов Страница 32

— Так уж и не могла? — усомнился молодой казак.

— Ты не встревай, Клин Клиныч! Раньше пуля летала не так шибко, как сейчас. Шашки были в старину не в пример лучше, а вот ружьишки были никудышные. Порох опять же… Да ты будешь слухать али как? Лихой был джигит, ни пуля его не догоняла, ни шашка не брала. Только мало ли про человека бед по свету ходит? Как-то утекал он от ворогов, а лошадь под ним застрелили…

— Вот видишь? Догнала пуля, видать!

— Не люблю дурака! — стукнул по столу дед Епифан кулаком-кубышкой. — Экий ты, Акимка, прилипчивый стал! Даже к пуле и то прилепился!

— Ладно, рассказывай, дед. Не буду больше!

— То-то «не буду»!.. Справа гора, слева гора. Куда джигиту прятаться? А враг уже близко! Выхватил джигит кинжал, вспорол лошади своей брюхо. Кишки выкинул, а сам туда и залез…

— В брюхо?

— В брюхо! А то куда же? Подъезжают его супротивники. Ищут джигита и не находят. Что за чудо!

Только был здесь, и вот как сквозь землю ушел. Самый опытный из них смекает: кишки лошажьи на земле лежат, а джигита нет. А не в лошадь ли он залез? И этот выхватывает кинжал и как жиганет по брюху… Давай-ка выпьем, Акимка, еще по одной!

— Не тяни, дед! Что дальше-то?

Дед Епишка выплеснул в обрамленный седой беспорядочной бородой рот кружку чихиря, выдержал артистическую паузу.

— Чихирь — дрянь! Теперь хорошего чихиря уже не делают, плохеет казачий народ. Да!.. Распорол он брюхо, а там… жеребенок.

— Откуда же он там взялся?

— Что пустое спрашиваешь? Разве я его туда посадил? Я этот сказ не придумал, как слышал, так и передаю. Вытащили жеребенка. А он ладный такой, бойкий, хоть только и родился. Взял этот чеченец жеребчика себе. Вырастил его, выходил. Получился конь, я тебе скажу, таких никогда не бывало. Резвый, легкий, в походе неутомимый, а главное — умный, как человек. Только недолго он врагу своему служил, хоть тот его и выкормил. Однажды ехал этот чеченец горной тропинкой на этом самом коне. А как повыше заехали, тут конь взвился дыбу ном и сбросил седока в пропасть. Уразумел почему?

— Почему? Ведь он же его выходил, выкормил?

— А потому, что конь этот и был джигитом. Своему врагу он так отомстил.

— Куда же этот конь делся?

— В степи далекие подался. Вот чечены, кабардинцы и верят, что ходит где-то конь-человек. Многие джигиты желали бы его изловить, рыщут по степям. Да разве его поймаешь. Догнать его — не догонишь, обмануть — не обманешь. Умный он, как человек. Даже еще умней! Вот так-то, Акимка! А ты говоришь, что лошадь глупее человека. Ей человек надобен? Она и без него бы прожила. А ему без лошади — никуда.

— Мне бы того человека-коня!

— На что он тебе? Разве на простом коне тебе скакать плохо?

— Стал бы я такого коня чудного неволить?! Дружил бы с ним…

— Дурак, Акимка, истинный дурак! С дедом Епишкой дружи, пока он не помер. Вот и весь сказ…Выпьем-ка лучше за нашего Фому, чтоб нашел он приют в чужой стороне, а душе своей прощения и отпущения грехов…

* * *

— Соседей не бойся, — сказала Ева, — они простые, но очень добрые. Герка с ними все время дерется почему-то. Тараканов тоже не бойся. Они все полуручные. Корм берут прямо из рук. Герка собирается отловить самых быстрых и договориться с турецким посольством об организации платного тотализатора.

Тараканов было много. Но когда Леха вошел в комнату, о тараканах сразу позабыл. Все четыре стены огромной — метров сорок квадратных — комнаты были расписаны. Расписаны портретами Евы. Роспись была сделана прямо по штукатурке. Техника росписи была великолепной. Каждая стена имела свой цвет, и на каждой стене была своя Ева. Каждый раз нагая.

Голубая Ева на голубой стене. Стояла спиною и смотрела через плечо, полу обернувшись. Женственная, мягкая, пластичная, вся из круглых и плавных линий…

Розовая Ева на розовой стене вполоборота стояла на коленях и расчесывала волосы. Вся в движении, лукаво закусив нижнюю губу, из-под челки смотрела прямо в глаза, и грудь, казалось, вот-вот заколышется дыханием.

Бордовая Ева лежала на животе, подперев подбородок кулачками, задрав пяточки своих ладных ножек, подмигивая как бы: «Ну, что?»

И Ева лиловая. Лежащая на боку, во всем блеске изгиба бедер. Потупившая взгляд. Усталая. Задумчивая.

— О Боже! — воскликнул Мухин. — Эт-то ты?

— Это Герочка, в первый месяц, когда мы поженились. За одну неделю делал одну стенку. Ничего получилось.

— Да не ничего, а просто великолепно, слов нет. — Мухин чуть не плакал.

— Ладно, садись тут вот, сейчас я чаю принесу.

Леша сел на какое-то странное подобие дивана прямо напротив Евы розовой. Ему очень хотелось разглядеть роспись повнимательнее, но он смущался. Ему было как-то неудобно пялиться на грудь и на голые бедра пусть не живой, нарисованной, но все же Евы. Женщины, которую он, как ему сейчас казалось, уже любил.

Ева расставила чашки, причем не простые, а из какого-то особенного фарфора, который Гера по случаю купил у одной бабки, старой петербурженки. Подоспел чай. Когда она наливала Мухе, он посмотрел на нее. И она улыбнулась.

Стали молча пить.

— Что же мы так сидим? Я музыку сейчас поставлю. — Ева вскочила и, порывшись в горке какого-то хлама, достала компакт-диск. — Герка до запоев хорошие заказы имел. А я музыку люблю. Это Брамс.

Леша сидел и не совсем понимал, что происходит. Перед ним на стене была розовая Ева, закинувшая руки за голову, расчесывающая волосы, в наивном целомудренном бесстыдстве обнажившая прелестное тело, как обнажают его только перед зеркалом или перед самым близким и любимым человеком. Совсем непохоже на шеронстоуновские снимки.

А какое чудесное имя — Ева! Первая женщина на земле. Была до нее еще вроде какая-то Лилит, но это только сомнительные слухи…

А что будет дальше?! Ведь она замужем. Нет, это не проблема! Ева, конечно, сама выбирает мужчин. А значит — Герману придется отступить.

Муха был уже очень пьяный. По дороге к Еве они купили молдавский коньяк. Продавщица расхваливала его на все лады. Муха скептически ухмылялся и спорил, радуясь возможности показать себя знатоком перед Евой. Только все равно пришлось взять этот коньяк, потому как на другой денег у него не было. И так отдал последнюю наличку, обратно хоть пешком иди!

Но повод был достойный. Чувствовал Муха, что сейчас все у них и случится. В первый раз. Волновался сильно, нужно было что-то с этим сделать. Иначе может выйти конфуз — Муха это хорошо понимал. Сексуальной практики у него не было, но с теорией все было в порядке.

Борясь с волнением, он практически в одиночку опустошил бутылку. Ни о каких активных действиях теперь и речи идти не могло. Мухе стало стыдно и грустно. Единственное, что его успокаивало — понимающий взгляд Евы, которая укрывала его одеялом на этом странном диванчике, так и не ставшем ложем любви.