Конец ордена - Вадим Сухачевский Страница 32

3. Поощрить билетами на праздничный первомайский концерт в Большом театре тов. (список из 200 фамилий).

Секретное приложение к приказу

4. Тов. Панасёнкову и всему 4-му отделу ВЧК всеми силами отыскать сына белогвардейского офицера фон Штраубе и держать в отдельной камере спецтюрьмы ВЧК без допросов вплоть до особого распоряжения.

Пред. ВЧК Дзержинский

* * *

Тов. Дзержинскому

(Секретно, отпечатано в 1-м экз.)

…Сообщаю также об аресте сына белогвардейца Штраубе, произведенном нами вчера.

Содержится, согласно Вашему приказу, без допросов во внутренней тюрьме.

В момент ареста на вопрос о происхождении ответил: "Деспозин".

Кто такие "деспозины", не могу знать.

Жду дальнейших распоряжений.

И.о. нач. 4-го отдела Панасёнков

* * *

По телефону

— Иван Тимофеевич? Узнаёте, товарищ профессор?

— Как же вас-то и не узнать, Феликс Эдмундович!

— В двадцатом году, если помните, мы помогли вам; теперь нуждаемся в вашей помощи.

— ("И дернул же нечистый тогда, в двадцатом, его, профессора Белкина, связаться со "сменовеховцами"! Тогда в ЧК не шлепнули, так теперь небось доносительством вынудят заниматься…") Разумеется! К вашим услугам, Феликс Эдмундович!

— Я к вам – за небольшой консультацией. Ведомо ли вам, кто такие деспозины?

— (С облегчением.) Никаких проблем! История, правда, очень давняя и, боюсь, не вполне марксистская…

— Ничего, ничего, мы не такие догматики, как вам кажется. Слушаю вас.

— Тут начинать надобно с Рождества Христова…. Ой, какой-то треск в проводах… Вы меня слышите?

— Да, что-то, видно, на линии. Ничего, слышу, слышу, Иван Тимофеевич, продолжайте…

* * *

Окончание телефонного разговора, звучащее в трубке параллельного аппарата

— …Но вы сами-то, Иван Тимофеевич, верите, что именно так оно все и обстоит?

— Ну, не знаю. Собственно, в самом факте существования деспозинов ничего сверхъестественного нет. Во всяком случае, во времена Меровингов именно в такое их происхождение свято верили.

— А что касается их способности предугадывать будущее?

— С точностью, сами понимаете, ничего не могу сказать. Но кто-то же надоумил императора Павла оставить это послание. Насколько мне известно, это был деспозин, мальтийский рыцарь, некий барон фон Штраубе, тогда же переселившийся в Россию и оставивший здесь потомство… Однако не понимаю, почему вас, Феликс Эдмундович, все это вдруг столь живо заинтересовало.

— На то есть свои причины. Благодарю за помощь, Иван Тимофеевич. Всего вам доброго.

— И вам всяческих благ, Феликс Эдмундович. Рад, если действительно сумел в меру своих скромных сил чем-то помочь.

Отбой.

Человек во френче и сапогах, слушавший этот разговор, запер телефонный аппарат в ящике письменного стола, затем, выглянув за дверь, с кавказским акцентом произнес:

— Можете зайти, товарищ Панасёнков. — И когда тот вошел в просторный кабинет, он, раскуривая трубку, сказал: — Вы сделали правильный выбор, товарищ Панасёнков. — Кивнул на папку с бумагами, лежавшую на столе: — Не надо было эти протоколы – в печь. Для печки достаточно дров, а бумаги совсем для другого… Кстати, этот Штраубе так и сидит в вашей внутренней тюрьме?

— Сидит!

— А сбежать не сможет?

— Никак невозможно!

— "Никак невозможно" – говорила нам когда-то буржуазия всего мира, а мы тем не менее победили, не так ли, товарищ Панасёнков?

— Точно так!

— Значит, нет невозможного?

— ?!..

— Когда этот Штраубе все же сбежит из вашей внутренней тюрьмы, пусть он все-таки останется, товарищ Панасёнков, под вашим непосредственным наблюдением. Вы меня поняли, товарищ Панасёнков?

— Понял!

— Все поняли?

— Точно так!

— Рад, что вы, товарищ Панасёнков, все так хорошо понимаете… Кстати, давайте забудем эту немецкую фамилию – фон Штраубе… Обозначим его по-большевистски, коротко. Одной буквой.

— Какой пожелаете?

Человек во френче взглянул на стол, где лежал том Людвига Фейербаха.

— Как полагаете, товарищ Панасёнков, буква "Ф", например, подойдет?

— Вполне подойдет!

— А что это за профессор Белкин, с которым Феликс Эдмундович сейчас разговаривал?

— Да есть такой…

— Хороший ответ, исчерпывающий. "Есть такой"… или "нэт такого"… — Последнее было произнесено с особым нажимом. — Зачем, правда, лишние слова?.. Надеюсь, вы меня снова поняли?

Чтобы не произносить лишних слов, товарищ Панасёнков только кивнул.

— Вот и хорошо. Ступайте, товарищ Панасёнков. Феликсу Эдмундовичу я скажу, что вызывал вас по сугубо партийным делам… Хотя подождите, еще один вопрос. — Он открыл папку в том месте, где у него было заложено. — Вот здесь, в протоколе допроса нашего "Ф", записано: "Сталинские лагеря". Как вы думаете, что это значит?

Ничего такого товарищ Панасёнков не думал, ибо сам протоколов этих не читал. Поэтому сказал первое, что в голову пришло:

— Наверно, какие-нибудь "стальные". Люди у нас не все шибко грамотные, могли напутать.

— "Стальные"… — пожал плечами собеседник. — А что значит – "стальные"?.. Глупость.

— Глупость, — подтвердил Панасёнков.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Потом, спустя без малого пятнадцать лет, уже успев пройти через лагеря и наконец стоя лицом к изрытой пулями стене в ожидании, когда эта стена выпустит сквозь себя и его простреленную душу, бывший комбриг, а нынче – теперь уже ненадолго – з/к Панасёнков, внезапно вспомнит тот далекий разговор, происшедший в двадцать втором году. И подумает: "Правда ведь глупость – стальные лагеря!" Это будет последнее, о чем он успеет подумать.

* * *

Из журнала "Исторический вестник" за май 1922 года

…а также вся научная общественность страны скорбит о безвременной кончине профессора Белкина И. Т., постигшей его на шестьдесят третьем году жизни.

…после стольких жизненных испытаний, стольких лет беззаветного служения науке – такая нелепая смерть, наступившая от отравления угарным газом из неисправной печи…

Память о выдающемся ученом навеки…

* * *