Побег - Кирилл Шелестов Страница 32

— Ты что, сдурел? — набросился на него Виктор. — Мы в Лысый Овраг на джипах попремся? Они там без денег сидят, живьем нас жрать готовятся, а мы такие нарядные заявимся: «Как дела, парни?» Ты еще телок прихвати, умник. Короче, мы на ваших тачках поедем, а вы пока наши домой отгоните.

Охранник захлопнул дверь и метнулся к своей машине.

— Ты сумеешь этот шарабан вести? — повернулся ко мне Виктор, указывая на одну из «десяток».

— Попробую, — ответил я. — Был у меня недавний опыт.

— Тогда садись за руль. А наши дуболомы пусть за нами дуют. А то вечно трутся рядом, поговорить спокойно не дают. У меня иногда такое ощущение, будто я с ними в одной кровати сплю.

Часть охраны мы отправили с джипами, несколько человек оставили при себе и тронулись.

— Не верю я во всю эту муру, что она нам плела, — вернулся Виктор к своим критическим комментариям. — Пафос один, слезу давит. Пока она здесь по Вове вздыхать собирается да у нас под ногами путаться, кто там будет за младшим приглядывать? Мальчонке-то лет шесть всего, если я ничего не забыл. Его одеть, накормить надо, в школе помочь, или куда он там ходит? Страна, между прочим, чужая. Опять на мамок-нянек вся надежда? Отца у мальчишки по сути нет, теперь и матери не будет. Простая русская баба должна в первую очередь о детях думать. А у нее совсем другое на уме.

— Чего же она, по-твоему, добивается?

— Преданность свою Вове доказывает. В глубине души уверена, что вся эта канитель скоро уляжется, Храповицкий выйдет на волю, увидит, как она его ждала, все осознает, исправится, станет примерным мужем и будет жить только с ней, долго и счастливо. А когда умрет, то все ей завещает. А всяких грязных продажных тварей, как наши дорогие жены именуют наших дорогих любовниц, враз разгонит.

— Не выйдет? — механически спросил я, поддерживая беседу.

— Шутишь, что ли?— он покосился на меня, не веря, что я хоть на секунду допускаю подобную чушь. — Во-первых, Храповицкого, похоже, ждать замучишься. А во-вторых, куда же капусту тратить, как не на продажных тварей? На порядочных, что ли? А смысл какой, если они все равно не продаются?

Я слушал его, стараясь следить за дорогой. Когда меня отовсюду уволят, я, наверное, смогу работать персональным водителем, если, конечно, научусь сдавать задом и терпеть доходчивое обращение своего будущего начальника. Надеюсь, им станет не Виктор.

Кстати, из холуев начальник или нет, видно не только по его жене, но и по его водителю. У холуя шофер носится так, словно не существует ни правил дорожного движения, ни других транспортных средств. Идти за таким в колонне во время совместных мероприятий — настоящая пытка, и вам повезет, если она не завершится аварией. Класс водителя, равно как и культура его начальника, проверяется по тому, как он ведет автомобильную кавалькаду, причем без сирен и мигалок. Тут нужно постоянно помнить о других. Например, нельзя пролетать перекресток на желтый свет, иначе ваше сопровождение вынуждено будет мчаться на красный. Обгонять чужих следует по широкой дуге, чтобы остальные ваши машины успели перестроиться, и так далее.

Лучше всех водил конвои Храповицкий. Иногда из кемпинга ему удавалось привести на приличной скорости кортеж из пятнадцати разномастных транспортных средств, не потеряв ни одного на обгонах, светофорах и перекрестках. Сейчас за нами шли три автомобиля с охраной, не считая пары машин наружного наблюдения, которых мы еще не засекли, но которые, несомненно, нас пасли. Итого пять. Я не торопился, чтобы не создавать никому проблем, в том числе и следившим за нами сотрудникам Лихачева. Зачем? Люди делали свою работу.

— Интересно, почему охрана всегда такую жару в своих тачках устраивает? — пробормотал Виктор, опуская окно. — Свариться можно.

— Не знаю, — я убавил печку. — Простонародье вообще на редкость теплолюбиво.

— Планктон-то? — хмыкнул Виктор. — Это да. Не отнимешь. А знаешь, почему? Они больше, чем мы, зависят от физиологии. Для них все решает внешняя среда. Мы можем заставить себя потерпеть, они — нет. Я читал, что в сталинских лагерях крестьяне первые вымирали. Даже интеллигенция дольше держалась, хотя физически гораздо слабее была. А крепче всех потомственные дворяне оказывались. Сила духа.

— А ты к кому себя относишь? — полюбопытствовал я.

— Я-то? Черт его знает! Смесь какая-то. Химический состав искусственного происхождения. Да мы все такие, кто в России чего-то добился. В нас прежнее воспитание и новые замашки — все перемешалось. И знаешь, что самое смешное? Внешне мы все разные, а внутрь загляни — не отличишь. Кто-то из нас с самого низа поднялся, из трущоб, кто-то — из интеллигенции. Тот же Березовский профессором был, Ходорковский тоже, я слышал, наукой занимался. А иной раз рядом с президентом такие жлобы тупорылые мелькают, что диву даешься: откуда они всплыли, из какой канализации? Я ведь в последнее время тоже много чего передумал. Когда тебе десятка с конфискацией ломится, ночами не больно спится. То одно в голове крутится, то другое. В чем-то Лариса, конечно, права: снаружи каждого человека шелуха, а в глубине — то, что не сотрешь и не переделаешь. Когда тебя прессовать начинают, шелуха облетает, а настоящее остается. Вот Лариса почему-то уверена, что все происходит из-за баб и из-за денег. А я с этим не согласен.

— Что происходит?

— Да все! — он помахал в воздухе руками, изображая вращение. — Воюем мы друг с другом, убиваем, наверх карабкаемся, дружим, ругаемся, козни строим. Тут она начало и конец путает. Не в этом дело!

— Разве? Ты же сам Даниле всего лишь час назад доказывал, что в основе всех мировых катаклизмов — одна голая корысть.

— Да это я для простоты, чтоб ему легче понимать было. Когда-то я и сам так думал, а сейчас по-другому считаю. То есть, конечно, деньги — это великая сила. Они свободу дают. Точнее, то дают, то отнимают; то они тебе служат, то ты им. И женщины тоже — отрава страшная. Можно много глупостей из-за них натворить: и голову потерять, и жизни лишиться. Деньги, кстати, даже сильнее влекут, чем женщины. Я однажды с похмелья по телевизору передачу смотрел про одного римского императора. Он, когда уже всяким развратом обожрался, все на свете перепробовал — и женщин, и мужчин, и детей, и зверей, и уже его тошнило от похабства, так он золото по полу рассыпал, раздевался догола и катался по этому золоту, голый. Вот это одно его и вставляло. А все же не на всех этот яд действует. Значит, есть еще кое-что, по-главнее.

— Что же? — спросил я.

— А-а! Здесь и нужно до сути докапываться. Мы как-то с Храповицким на эту тему спорили, так он все на натуру списывает. Дескать, мы хищные, потому и съедаем всякую мелочь. Для собственного пропитания, а не для того, чтобы кого-то обидеть.

— Ты полагаешь, он ошибается?

— Смотря в чем. Натура у нас хищная, спору нет. Но звери впрок не убивают. И не копят, чтобы на миллионы лет хватило. Зверь что не съел, то бросил. Вот, например, сколько ты в месяц зарабатываешь?

— Около пятидесяти.