Лагерный волк - Владимир Колычев Страница 32

Еще он должен был поздороваться. Но в камере было столько народу, что глупо было бы сотрясать воздух дежурными приветствиями.

В левом углу от окна два ряда шконок были занавешены простынями. Ролан догадался, что это и есть блатной угол. Законы во всех общих камерах одинаковы – бал правит черная масть. Элита криминального общества. А как всякая элита, воры стремились отгородиться от простого народа. Но ведь они должны держать этот народ в повиновении, а для этого обязаны следить за тем, что творится в массах. Должны быть у них свои эмиссары. Должен же был кто-то заметить Ролана.

И точно, из темных недр арестантской массы вынырнул юркий типчик в майке-безрукавке. Над верхним срезом виднелся фрагмент татуировки, на плече синел орел в чемоданом в лапах.

– Дык и откуда мы такие взялись? – с апломбом спросил типчик.

– Со «сборки»...

– По какому разу к нам?

– По первому...

– Первоход, значит... Ну, оно по тебе и видно... А че такой мокрый?

– В бане был. Костюм стирал...

– И где ж ты замарался?

– В карцере. Пятнадцать суток за нарушение режима...

– Ты че, в кондее был? – озадачился типчик. – А говорил, что со «сборки»...

– На «сборке» был. Потом в карцере. Потом снова на «сборке». И только затем к вам...

Ролан говорил спокойно. Не выдавал своего беспокойства. Хотя на душе кошки скребли.

– Зовут тебя как?

– Тихон.

– А погоняло есть?

– Тихон. От фамилии Тихонов...

– Это ты сам так себя назвал?

– Нет, Гордей. Он в законе...

– Гордей тебя крестил? – еще больше озадачился типчик. – Где? Когда?

– Две недели назад. В штрафном блоке. Меня к нему в камеру определили...

– Ты, паря, хорошо подумай. Если ты с Гордеем сидел, это хорошо. Но если пургу гонишь, то простотой своей ответишь... Ты хорошо подумал?

– С Гордеем я сидел. Он мне погремуху дал. Тихон меня зовут...

– Так, ладно, пошли со мной!..

Типчик подвел Ролана к святая святых камеры. Но за занавеску в «красном» углу заглянул сам.

– Кишер, тут это, елочку зеленую к нам забросили. Говорит, что в кондее с Гордеем был...

– Ну давай сюда эту елочку.

Скрипнули пружины – это смотрящий по хате тяжело поднялся со шконки, сел. Отъехала в сторону занавеска – «добро пожаловать, но добра не ждите».

Смотрящим оказался грузный мужик лет сорока. Нездоровая опухлость лица, заплывшие жиром глаза. В камере прохладно, а у него испарина на лбу. Нездоровый цвет лица, одышка.

– Как же так, фраерок, Гордей сейчас на больничке, а ты говоришь, что в кондее с ним парился? Нестыковочка выходит.

– Я с ним одни сутки всего сидел. А потом меня в одиночку перевели. На две недели. Гордея с тех пор не видел...

– А в трюм за что сунули?

– «Кум» распорядился. Хотел, чтобы я на Гордея стучал. Я отказался. Тогда меня в карцер, на голый пол...

– А ты ниче не попутал, пацан? – нахмурился Кишер. – «Кум» наседкой тебя хотел сделать? А может, сделал, а?

– Если б сделал, обратно бы к Гордею определил. А так в карцер...

– Зовут как?

– Ролан. А Гордей сказал, чтобы меня Тихоном звали...

– Гордей сказал?.. А кто ты такой, чтобы он тебя крестил?

– Ну, он меня знал... Не то чтобы знал... Мы с ним в аквариуме вместе сидели. Не больше часа. В июне этого года... Ну да, в июне...

– А ты не лечишь нас? – недоверчиво посмотрел на Ролана толстяк.

– Нет, говорю, что было...

– Ну смотри, если фуфло прогнал, мы с тебя больно спросим... В кондей за что попал?

– С отморозками сцепился. Костюм хотели с меня снять. Ну, я не разрешил... В общем, за нарушение режима...

– Здесь у нас бузить нельзя.

– Так я никого не трогаю. Если меня не трогать...

– На воле как жил?

– Ну, работал...

– Что, всю жизнь горбатился?

– Нет, учился, техникум закончил. В армии служил. Ну, работал потом, на радиозаводе...

– Закрыли за что?

– За разбой...

Ролан не стал добавлять, что он не виноват. Никого это не интересует, есть за ним вина или нет... К тому же вина за ним была. Сколько трупов на его совести...

– Чего так?

– Ну, так вышло...

– Значит, дело случая.

– Что-то вроде того.

– С людьми, стало быть, на воле не знался...

Ролан понял, каких людей имел в виду смотрящий. Воровских людей.

– Ну что ж, фраерок, как жить дальше, тебе самому решать, мужиком быть или с нами. А может, вниз тебя потянет... Тут у нас свои законы. Накосячишь – могут и опустить ненароком. Так что держи ухо востро... Сейчас маляву Гордею брошу. Узнаем, что да как... А пока отдыхай. Немец, там у нас пальма в четвертом ряду свободна.

– Ага, – кивнул типчик, все это время стоявший у Ролана за спиной. – Есть такое.

– Давай пацана туда определяй. Пока туда. А там посмотрим... Все, и не трогай меня до вечера. На массу давит... А вечерком коня пустим. Маляву нужно прогнать...

Смотрящий зашторился. А Немец повел Ролана к свободной шконке.

– На пальме зависать будешь. Верхотура, зато сам по себе... Давай бросай скатку, располагайся. Короче, чувствуй себя как дома...

Ролан бросил на указанную койку свои вещи. Но забраться туда вслед за ними не смог. Немец дернул за руку.

– Это, вот твое место в «телевизоре», – показал он на прибитый к стене шкафчик со шторками. – И в морозилке надо бы тебе место определить. Есть что туда класть?..

– Нет. Весь харч протух.

– А что, дачку не забросили?

– Не знаю. Пока ничего...

Родители могли отправить ему передачу, сестра могла о том же позаботиться. Аврора, если не уехала... Плохо, если не уехала.

– Но есть кому греть?

– Да, конечно.

– Это хорошо. Без грева здесь хреново...

Немец показал ему свободное место в настенном шкафчике.

– Шлемку сюда бросишь, тромбон, весло...

Шлемка – тарелка, потому что чем-то на шлем похожа. Тромбон – кружка, потому что с ее помощью можно переговариваться через стены. Весло – ложка, ну это понятно... Хотел бы сейчас Ролан поработать веслом. После карцера он никак не мог наесться. Сейчас даже пресная каша на воде в радость. Но до ужина еще далеко...