Четверо Благочестивых. Золотой жук - Эдгар Аллан По Страница 31

– Ждем, когда произойдет убийство, – просто пояснил он, будто говорил о чем-то совершенно обыденном.

Вокруг этих людских скоплений бойко бегали мальчишки-газетчики, и торговля у них шла вовсю. Розовые газетные листки плыли над головами, передаваемые из рук в руки. Каждые полчаса появлялось новое издание, новая версия, новое описание сцены, в которой они сами играли второстепенную, хоть и яркую роль. Расчистка набережной Темзы была достаточным поводом для одного экстренного выпуска; следующий сообщил о перекрытии Вестминстерского моста; арест глупого социалиста, которому вздумалось обратиться к общественности на Трафальгарской площади, стал достаточным поводом для очередного сообщения. Каждое мало-мальски значимое происшествие, случившееся в тот день, тщательно фиксировалось и жадно поглощалось публикой.

Весь день люди ждали, рассказывая и пересказывая друг другу историю «Четверки», строя догадки, вынося оценки. И, наблюдая за медленным движением стрелок на Биг-Бене ^[43], которые отсчитывали томительные минуты, об ожидаемой развязке они говорили так, как обсуждают театральную постановку зрители перед началом представления. «Два часа осталось», – говорили они, когда пробило шесть, и это короткое предложение или, скорее даже, тон приятного предвкушения, которым это произносилось, выражал настроение толпы – жестокой, бессердечной и безжалостной.

Гулко пробило семь, и нестройный гомон множества голосов стих. Лондон молча, затаив дыхание, наблюдал, как стрелка на огромном циферблате начала отсчет последнего часа.

Однако на Даунинг-стрит произошли лишь незначительные изменения, и только в начале восьмого сэр Филипп, открыв дверь своего кабинета, жестом поманил к себе комиссара и Фалмута. Они подошли и остановились от него в нескольких футах.

Министр был бледен, на лице его появились новые морщины, но рука, сжимавшая лист бумаги с отпечатанным текстом, была тверда, а на лице застыло бесстрастное выражение сфинкса.

– Я собираюсь запереть дверь, – голосом, лишенным эмоций, произнес он. – Наш план, надо полагать, не изменился?

– Да, сэр, – спокойно ответил комиссар.

Сэр Ричард хотел сказать что-то еще, но сдержался.

– Я всегда считал себя честным человеком, – наконец произнес он, как будто думая вслух. – Что бы ни случилось, я точно знаю, что поступаю правильно… Что это?

В коридоре послышался приглушенный рокот.

– Люди… Они приветствуют вас, – сказал Фалмут, который буквально только что выходил на улицу с инспекцией.

Министр пренебрежительно поморщил губы, в голосе его послышалась привычная язвительность.

– Они будут ужасно разочарованы, если ничего не случится, – усмехнулся он. – Люди! Упаси меня, Господи, от людей с их состраданием, их аплодисментами и жалостью.

Министр развернулся, толкнул дверь кабинета, медленно прикрыл ее за собой, и мужчины услышали щелчок замка, когда он повернул ключ.

Фалмут посмотрел на часы.

– Сорок минут, – коротко сообщил он.

В темноте стояли четверо.

– Уже почти пора, – прозвучал голос Манфреда. Тери, шаркая, сделал несколько шагов вперед, нагнулся и стал шарить рукой по полу.

– Надо спичку зажечь, – сказал он по-испански.

– Нет! – тут же воскликнул Пуаккар.

Гонзалес наклонился и быстро провел по полу нервными пальцами. Нащупав один провод, он взял его и вложил в ладонь Тери. Потом поднял руку и нашел второй. Тери умело скрутил их вместе.

– Еще не время? – спросил Тери, тяжела дыша от напряжения.

– Ждите.

Манфред не отводил взгляда от подсвеченного циферблата часов. Все молча замерли.

– Время, – наконец торжественно произнес Манфред, и Тери вытянул руку и…

Он вытянул руку, застонал и повалился на пол.

Трое услышали стон и не увидели, а скорее почувствовали, как покачнулась рядом с ними человеческая фигура и услышали глухой шум, с которым тело упало на пол.

– Что случилось? – прошептал Гонзалес.

Манфред опустился рядом с Тери и приложил руку к его рубашке.

– Тери в чем-то просчитался и поплатился за это, – тихо произнес он.

– Но Рамон…

– Посмотрим, посмотрим, – сказал Манфред, все еще держа руку на сердце лежащего.

Эти сорок минут были самыми долгими в жизни Фалмута. Он пытался скоротать время рассказами о приятном, например о некоторых своих знаменитых расследованиях, но тут же мысли его смешивались. Рассказ становился невразумительным, бессвязным, и сам он начинал страшно нервничать, едва не впадая в истерику. Вскоре прошел слух, что всем запрещается громко разговаривать, и воцарилась полная тишина, лишь изредка нарушаемая глухим шепотом.

Полицейские были в каждой комнате, в каждом коридоре, на крыше, в подвале, и каждый был при оружии. Фалмут осмотрелся. Он занял кабинет секретаря, предварительно отправив Гамильтона в парламент. Все двери были широко открыты и удерживались в таком состоянии клинышками, вставленными в щель, чтобы все полицейские отряды находились в поле зрения друг друга.

– Я даже не представляю, что может случиться, – в двадцатый раз прошептал он своему начальнику. – По-моему, совершенно невозможно, чтобы эти люди выполнили то, что пообещали… Абсолютно невозможно.

– Меня больше интересует, сдержат ли они свое второе обещание, – последовал ответ комиссара, – откажутся ли от своих попыток, если увидят, что потерпели неудачу. Одно можно сказать наверняка, – добавил он, – если Рамон выйдет из этой переделки живым, его чертов законопроект будет принят единогласно.

Он посмотрел на часы. Если быть точным, он держал часы в руке с тех пор, как сэр Филипп вошел в свой кабинет.

– Остается пять минут, – тревожно произнес он, тихо подошел к двери кабинета и прислушался. – Ничего не слышно, – сказал комиссар.

Пять последних минут тянулись ужасно медленно. Но наконец прошли и они.

– Время настало, – напряженным голосом прошептал Фалмут. – Нужно…

В этот миг раздался отдаленный удар Биг-Бена.

– Один! – прошептал он, и оба мужчины обратились в слух. – Два, – бормотал Фалмут, считая удары. – Три. Четыре. Пять… Что это? – быстро прошептал он. – Нет, показалось… Нет, точно что-то было. – Фалмут подскочил к двери и припал ухом к замочной скважине. – Что это? Что…

И тут из комнаты донесся отчаянный крик, вопль, словно кричали от боли, потом грохот, и снова стало тихо.

– Быстро… Все сюда! – заорал он бешеным голосом и навалился плечом на дверь.

Она не шелохнулась.