Белоснежка должна умереть - Неле Нойхаус Страница 31

— Нет, пока не нашли. Но у нас есть основания предполагать, что это был кто-то из вашей деревни.

Тобиас коротко и мрачно рассмеялся.

— Поздравляю вас с этой гениальной догадкой! — произнес он насмешливо. — Я мог бы вам помочь, потому что знаю, кто это сделал. Но зачем мне это?

— Затем, что было совершено преступление, — ответил Боденштайн. — И вы должны нам сказать все, что вам известно.

— Ни хрена я вам не должен! — Тобиас покачал головой. — Может, вы окажетесь лучше, чем ваши коллеги, которые тогда занимались этим делом. Моя мать не лежала бы сейчас в реанимации, а у моего отца и у меня была бы сейчас совсем другая жизнь, если бы полиция тогда как следует сделала свое дело и поймала настоящего убийцу.

Пия хотела сказать что-нибудь примирительное, но Боденштайн опередил ее.

— Ну разумеется! — воскликнул он саркастически. — Вы ведь невиновны. Эта песня нам знакома. Все наши тюрьмы забиты невиновными.

Тобиас смотрел на него с каменным лицом. В его глазах горела с трудом подавляемая злость.

— Все вы, легавые, одинаковы — умеете только командовать и дуть щеки! — процедил он сквозь зубы. — А теперь валите отсюда! И оставьте меня наконец в покое.

Не успели Пия и Боденштайн что-либо ответить, как он с треском захлопнул у них перед носом дверь.

— Тебе не надо было это говорить! — с упреком сказала Пия по дороге к машине. — Теперь ты настроил его против нас, и мы так ничего и не узнали.

— Я сказал правду! — Боденштайн остановился. — Ты видела его глаза? Этот тип способен на все. И если он действительно знает, кто сбросил его мать с моста, то этому человеку грозит опасность.

— Ты предвзято к нему относишься, — возразила Пия. — Подумай сам: он оттрубил десять лет — которые ему, вполне возможно, дали по ошибке, — возвращается домой, а здесь совершенно другая картина: мать чуть не убили, на стене дома кто-то пишет: «Грязный убийца»… Неудивительно, что он обозлился на весь свет!

— Я тебя умоляю, Пия! Неужели ты и в самом деле думаешь, что его по ошибке осудили за двойное убийство?

— Я ничего не думаю. Но при знакомстве с материалами дела я наткнулась на нестыковки, и у меня возникли разного рода сомнения.

— Твой Сарториус — опасный тип! И я даже могу понять реакцию альтенхайнцев.

— Послушай: ты же не станешь отрицать, что пачкать стены его дома надписями угрожающего характера и коллективно покрывать преступника — это не самый лучший выход из положения? — Пия осуждающе покачала головой.

— Я не говорил, что одобряю их действия!

Они стояли под аркой и спорили, напоминая ссорящихся супругов. В пылу спора они не заметили, как Тобиас вышел из дома и скрылся через задний двор.

* * *

Андреа Вагнер никак не могла уснуть. Нашли труп Лауры, вернее, то, что от него осталось. Наконец-то! Наконец-то наступила ясность. Надежду на чудо она уже давно похоронила. Сначала она не чувствовала ничего, кроме огромного облегчения. Потом пришла скорбь. Одиннадцать лет она не позволяла себе ни слез, ни печали, проявляла силу и поддерживала мужа, который самозабвенно предался горю и тоске по потерянной дочери. Себе она не могла позволить такую роскошь — дать волю чувствам. Нужно было заботиться о фирме, чтобы было из чего выплачивать кредит банку. Нужно было заботиться о младших детях, которые имели право на мать. От прежней жизни не осталось ровным счетом ничего. Манфред утратил былую энергию и жизнелюбие, стал для нее обузой, пудовой гирей на шее, бесил ее своей плаксивой жалостью к самому себе и своим беспробудным пьянством. Иногда она презирала его за это. Он искал облегчения своим страданиям в ненависти к семье Тобиаса.

Андреа открыла дверь в комнату Лауры, в которой за одиннадцать лет ничего не изменилось. На этом настоял Манфред, и она не стала ему противиться. Включив свет, она взяла с письменного стола фотографию дочери и села на кровать. Напрасно она ждала слез. Ей вспомнился тот момент, когда к ним пришли из полиции и сообщили, что на основании анализа обнаруженных следов и улик следствие считает убийцей Тобиаса Сарториуса.

«Как же так? Почему Тобиас?» — растерянно подумала она. Она могла назвать с десяток других парней, у которых было гораздо больше причин мстить Лауре, чем у Тобиаса. Андреа знала, что в деревне говорят о ее дочери. Ее считали вертихвосткой, маленькой расчетливой стервой, которая решила взять от жизни все. Если Манфред, слепо любивший и боготворивший свою старшую дочь, готов был прощать ей любые проступки, всегда находя им оправдания, то она, Андреа, видела недостатки Лауры и надеялась, что, повзрослев, та изменится в лучшую сторону. Но такой возможности Лауре не представилось. Странно, но все хорошее, что было связано с дочерью, она почти забыла; живыми и отчетливыми в ее памяти были только неприятные воспоминания. Лаура с пренебрежением относилась к отцу и стыдилась его. Ей хотелось иметь такого отца, как Клаудиус Терлинден, с хорошими манерами и властью над людьми. Она не раз — кстати и некстати — заявляла это Манфреду в лицо. Тот молча глотал обиды, которые никак не сказывались на его отцовской любви. Андреа же, напротив, каждый раз с тяжелым сердцем думала, что совсем не знает свою дочь и явно что-то упустила в ее воспитании. Она все больше боялась, что Лаура узнает о ее любовной связи с шефом, с Клаудиусом Терлинденом.

Часто ночами она лежала без сна и думала о дочери. Потом Лаура вообще как с цепи сорвалась — не пропускала ни одного парня, пока наконец не остановила свой выбор на Тобиасе. И тут ее вдруг словно подменили: она стала веселой и приветливой. Тобиас оказывал на нее благотворное действие. Он был особенным — красивый парень, способный и прилежный ученик, спортсмен, другие мальчишки считались с его мнением. Это было именно то, о чем Лаура всегда мечтала, и свойства Тобиаса словно передались и ей, его подружке.

Полгода все шло хорошо. Пока в Альтенхайне не появилась Штефани Шнеебергер. Лаура сразу же увидела в ней соперницу и подружилась с ней, но это не помогло. Тобиас влюбился в Штефани и бросил Лауру. А та так и не смогла смириться со своим поражением. Что именно в то лето происходило с молодыми людьми, Андреа Вагнер не знала, но успела заметить, что дочь играет с огнем, настраивая друзей против Штефани. Однажды она застала Лауру в конторе у ксерокса. Та что-то копировала; в руке она держала уже довольно увесистую пачку ксерокопий. Когда Андреа захотела взглянуть на бумаги, Лаура закатила истерику и убежала, забыв впопыхах одну копию. На листе было жирным шрифтом напечатано одно-единственное предложение: «БЕЛОСНЕЖКА ДОЛЖНА УМЕРЕТЬ». Андреа сложила лист пополам и припрятала, но ни мужу, ни полиции ничего не сказала. Мысль о том, что ее ребенок может желать кому-то смерти, была для нее невыносима. Может, Лаура стала жертвой своей собственной интриги? А она молчала и день за днем слушала, как Манфред превозносит свою дочь до небес.

— Лаура… — пробормотала она и провела пальцем по фотографии. — Что же ты наделала?

И вдруг по щеке ее покатилась слеза, за ней вторая. Но причина этих слез была не скорбь, а угрызения совести, стыд за то, что она не любила свою дочь.