Будни рэкетиров - Ярослав Зуев Страница 30

С девушками пришлось распрощаться. Две съехали сами, а третья так и вовсе исчезла без следа после того, как «крыша» девушек из бандитской превратилась в милицейскую. У проституток работа опасная. Сегодня пан, а завтра пропал. Ира и том и говорить зареклась.

Лето прошло без приключений. Летом у Ирины жили дед с бабкой. Даже, точнее, одна бабка. Приехали из далекого райцентра, вырезать деду геморрой. Дед, сдав анализы и дождавшись, пока койко-место освободилось, лег в отделение проктологии. Бабка его навещала, проводила в больнице круглые дни, а к Ирине возвращалась ночевать. Больница располагалась в центре города, но перебраться поближе бабке мешал тощий пенсионерский кошелек. Дед успешно перенес операцию, и уж было, засобирались старики домой, когда доктора обнаружили у него опухоль, никак не относящуюся к проктологии.

Дед переехал в онкологический центр, бабка осталась у Ирины. В центре деда лечили облучением. Деньги у бабки иссякли, а Ирина на оплате не настаивала. Да у нее бы и рука не поднялась, в таком положении старуху на улицу выставить. Может, потому и сама ходила в нищете. Вскорости Ирина взяла бабку на содержание, бесплатно кормила, да и деду в больницу передавала еду. Уж больно жидкой оказалась больничная пайка. К концу лета деду сделали операцию, в сентябре еще одну, а в первых числах октября он умер. Бабка, наплакавшись, уехала домой:

«Дай Бог, доця, тебе счастья, за твое сердце золотое».

* * *

А в ноябре у Ирины поселились Волына и Протасов. И надо сказать, что поначалу местечко пришлось земелям по душе. Дом стоял на живописной околице, окнами в старый сад. За садом начинался огород, грядки заканчивались диким полем. К югу оно тянулось до горизонта. С севера проходила изрядно разбитая автомобильная дорога, в снегопады, распутицу и просто хороший ливень доступная разве что тракторам и грузовикам повышенной проходимости. На западе поле подпирала неровная, а местами обрушившаяся ограда старого деревенского кладбища. Холмы на могилах там поросли бурьяном, а кресты почернели от времени и покосились. Посреди погоста возвышалась заброшенная часовня с проваленными глазницами окон и распахнутыми воротами, застывшими в ржавых петлях. Кладбище и село соединялись проселком, которым почти не пользовались. За погостом пролегала лесистая балка. А за ней, на многие десятки километров, простирался чудесный смешанный лес.

– Там грибов видано не видано! – сообщила земам вскоре после заселения Ксюшенька. Ксюше шел четырнадцатый год. Волосы у нее были белокурыми, глаза ярко-голубыми, будто море в солнечную погоду, черты лица мягкими и милыми, с очаровательным курносым носиком и шикарными бровями-дугами. Фигурка стройная, еще детская, но, по всему чувствовалось, что годика через три девчонка-подросток обернется настоящей красавицей.

Тут следует добавить, что с чисто детскими озорством и обезоруживающей наивностью, свойственными характеру Ксюши, каким-то непонятным земам образом сочеталась совсем недетская серьезность, из-за которой девчушка порой казалась много взрослее большинства сверстников. В семье после Ирины она была старшей, и это, конечно, накладывало отпечаток. Ксюше доводилось варить борщи, лепить вареники, с голубцами, кормить домашнюю живность, тягать ведрами воду из колодца, прибираться по дому, да еще и приглядывать за младшим братом.

Но, было и нечто иное, чему Протасов не находил объяснения, потому что не знал и не видел причины. Что-то тяготило девчонку, похожее на давно пережитый кошмар, достаточно живучий, чтобы не остаться в забвении. Протасову это напоминало тень, возникающую ярким солнечным днем от неожиданно налетевшего облака. Валерий, со свойственной ему простотой, попробовал выяснить, что к чему:

– Чего повесила нос, малая? Может, обидел кто?

– Нет, дядя Валера. – Грустная улыбка из-под печальных глаз.

– Или, в школе проблемы? Какой гурон неумный пристает? Ты только скажи. Намекни, понятно?

– Спасибо, дядя Валера. Все нормально.

Девчонка пришлась Протасову по душе. А, раздумывая о ее будущем, Валерий сперва косился на убогий дом, а потом грустно вздыхал. Беднота, казалось, сквозила в хибаре отовсюду, лезла изо всех дыр и прорех, понаделанных временем и безденежьем. Проглядывала из затасканных донельзя ковровых дорожек, таращилась с давно выцветших и черт знает, когда вышедших из моды обоев, выпирала из-за обшарпанной мебели довоенных образцов, сыпалась с потолка ошметками известки и почерневшей соломы. Глядя на это убожество, Протасов озирался в сторону Большой Окружной, где порхают самые дешевые «ночные бабочки», и думал о том, что радужные надежды девчонки могут разбиться в щепки о бетон этой самой дороги.

– Я это… – начал как-то Протасов. Они с Ириной оказались на кухне вдвоем. Хозяйка готовила на Рождество кутью, стоя вполоборота к Валерию. Он посматривал на ее грудь, такую большую и вожделенную. – Я это, Ирка… только приподымусь маленько, из гребаной черной полосы выгребу, с делами разберусь, чтобы ты въехала, о чем базар, деньжат подсоберу, и Малую твою в гимназию запихну. Или в лицей какой. А потом в институт. В академию. Их сейчас завалом. Только капусту засылай, и учись пока харя не треснет.

Ирина отставила рис с плиты и, в некотором замешательстве уставилась на Валерия.

– Пускай Ксюха на менеджера обучается. – Вел дальше Протасов. – По нынешним голимым временам менеджер в самый раз. На булку с маслом по-любому заработает. Даже не сомневайся, е-мое. Нечего ей тут гнить, в натуре.

Обещая побеспокоиться о детском образовании, Протасов действовал искренне и бескорыстно, хотя и хотел Ирину до зубной боли. Тяжелый хозяйкин бюст, широкие бедра и округлые ягодицы грезились Валерию по ночам, угрожая подростковыми поллюциями. Женщины у него черт знает, сколько времени не было. На языке, в байках, развешиваемых по ушам приятелям и знакомым, женщин, конечно, хватало. «Элитных», щедрых и невероятно сексуальных. Эти дамы преследовали Валерку буквально по пятам, делали минет в кожаных салонах «Ягуаров» и «Мерседесов», отдавались прямо на вскрытых лаком палубах яхт под лазурным небом тропиков. Завлекали экзотическим сексуальным бельем, от которого и у импотента крышу сорвет, стегали плетками и сковывали пластмассовыми браслетами. В жизни все обстояло иначе, и Протасова чувствовал, что пора проблему решать. – «Пока я, в натуре, на Вовчика не кинулся».

Ирина казалась самым подходящим кандидатом. Для нее, женщины далеко не глупой и искушенной, состояние Валерия не являлось военной тайной. Но, отвечать взаимностью она не спешила. И, тем не менее, рисуя замечательные перспективы для Ксюшеньки, Протасов был по-своему искренен и бескорыстен.

– Как реально на ноги поднимусь, е-мое, так сразу Ксюшенцию и пристрою, – божился Протасов, и стучал кулаками по столу. Мысли о том, что «реальный подъем на ноги», понятие, в общем-то, относительное, Протасова почти не тревожили. То есть, грозясь обустроить будущее дочурки хозяйки, Протасов и сам толком не знал, на каком этапе финансового роста его охватит безудержная филантропия. Трепетная граница между доходящей до жадности бережливостью, с одной стороны, и альтруизмом с другой, пролегала по некоей зыбкой, неведомой поверхности в душе Валерия, и не имела четких очертаний. Впрочем, как уже было сказано, эти соображения, если они и были, лежали достаточно глубоко, чтобы Протасову не докучать.