Протокол «Сигма» - Роберт Ладлэм Страница 30

Спальня сеньора Проспери располагалась на втором этаже и, хотя она вся была залита солнечным светом, множество медицинского оборудования делало ее больше похожей на палату интенсивной терапии. Консуэла, его жена, намного моложе своего мужа, уже много лет спала в отдельной комнате.

Открыв этим утром глаза, он не узнал медсестры.

— Вы не та девочка, которая бывает у меня каждый день, — произнес он резким и хриплым от застоявшейся в бронхах мокроты голосом.

— Ваша постоянная медсестра сегодня нездорова, — ответила приятная молодая белокурая женщина. Она стояла возле его кровати и что-то делала с капельницей.

— Кто вас прислал? — настороженно спросил Марсель Проспери.

— Медицинское агентство, — ответила медсестра. — Пожалуйста, не волнуйтесь. Вам это не пойдет на пользу. — С этими словами она полностью открыла клапан капельницы.

— Вы, медики, все время льете в меня какую-то гадость, — проворчал сеньор Проспери, и это было все, что он смог сказать перед тем, как потерял сознание.

Через несколько минут подменная медсестра взяла пациента за руку, пощупала пульс и обнаружила, что его нет. Небрежным движением она вернула клапан капельницы в обычное положение.

А в следующий миг на ее лице внезапно возникло скорбное выражение, и она бросилась бегом, чтобы сообщить ужасную новость вдове старика.

Бен опустился на лежавший на полу ковер, чувствуя, как из рассеченной кожи у него на голове сочится кровь, а в следующее мгновение упал на четвереньки.

Ему было дурно, и казалось, что голова с бешеной скоростью вращается вокруг оси, а туловище замерло на месте, будто голову оторвали от тела.

На него нахлынули воспоминания о похоронах, церемония которых проходила на маленьком кладбище в Бедфорде. Ораввине, который пел “Каддиш”, молитву за умерших: “Йисгадал в...йискадаш шмай раббо...” О маленькой деревянной шкатулке, содержавшей в себе останки, о том, как в тот самый момент, когда шкатулку опустили в яму, броня самообладания, которой прикрывался его отец, внезапно дала трещину, о его стиснутых кулаках, о его хриплом рыдании.

Бен изо всех сил жмурил глаза. Воспоминания все так же яростно атаковали его измученный за минувший день разум. Звонок среди ночи. То, как он гнал на машине в Вестчестер, чтобы сообщить новость родителям. Он не мог сделать этого по телефону. Мама, папа, у меня дурные новости насчет Питера. Последует короткая пауза; неужели мне действительно придется пройти через все это? Что там полагается говорить в таких случаях? Его отец спал в своей огромной кровати. Конечно же, было четыре часа утра, оставался примерно час до того времени, когда старик обычно просыпался.

Снабженная множеством хитроумных приспособлений, механизированная кровать матери находилась в соседней комнате; рядом дремала на кушетке ночная медсестра.

Сначала к маме. Так, казалось ему, будет правильнее. Ее любовь к сыновьям была безоговорочной и не осложнялась никакой рефлексией.

Она прошептала: “В чем дело?” — и уставилась на Бена непонимающим взглядом. Казалось, что он выдернул мать из глубокой грезы. Все еще оставаясь наполовину в мире сновидений, она не могла понять, где находится и что происходит рядом с нею. “Мамочка, мне только что позвонили из Швейцарии...” — Бен опустился на колени и нежно прикоснулся рукой к ее мягкой щеке, как будто пытался таким образом смягчить удар.

От ее протяжного хриплого крика проснулся Макс; он, шатаясь, выбежал из спальни, зачем-то вытянув перед собой руку. Бену хотелось обнять его, но он помнил, что отец никогда не поощрял подобных излияний чувств. Дыхание отца было зловонным. Жидкие прядки седых волос спутались в диком беспорядке. “Произошел несчастный случай. Питер...” В подобных ситуациях люди, как правило, говорят штампами и не видят в этом ничего дурного. Штампы успокаивают; они как заблаговременно проложенные рельсы, по которым можно без труда и лишних мыслей двигаться туда, куда нужно.

Макс сначала никак не отреагировал на известие (Бен ожидал от него именно такого поведения): лицо старика было строгим, в его глазах сверкнул гнев, а не печаль, рот приоткрылся в виде буквы “о”. Но в следующий момент он медленно закивал, из глаз хлынули слезы, потекли по бледным морщинистым щекам, а он все кивал и кивал, а потом рухнул на пол. Теперь он был уязвимым, маленьким, беззащитным, а не мощным, несокрушимым человеком, одетым в идеально скроенный костюм, всегда собранным, всегда безупречно владеющим собой.

Макс не бросился успокаивать жену. Они плакали порознь — два острова печали.

Теперь точно так же, как его отец во время похорон, Бен изо всех сил жмурил глаза и чувствовал, как руки подгибаются не в состоянии удержать тяжесть его тела. Он повалился вперед, вытянув руки перед собой, цепляясь за брата, расслабленно замершего перед ним, и все сильнее и сильнее проникаясь ощущением реальности этого фантома.

— Эй, братец, — негромко сказал Питер.

— О, мой бог, — прошептал Бен. — О, мой бог. Он чувствовал себя так, будто увидел призрак.

Через секунду к Бену начали понемногу возвращаться силы. Он набрал полную грудь воздуха, обнял брата и крепко прижал его к себе.

— Ты, ублюдок... Ты — ублюдок!

— И это все, на что ты способен? — осведомился Питер.

Бен разжал объятья.

— Какого черта...

Но выражение лица Питера вдруг сделалось строгим.

— Ты должен исчезнуть отсюда. Убирайся из страны как можно быстрее. Немедленно.

Перед глазами Бена все расплылось, и он понял, что это слезы.

— Ты, ублюдок, — снова повторил он.

— Ты должен покинуть Швейцарию. Они пытались разделаться со мной. А теперь они взялись и за тебя.

— Какого черта?.. — тупо повторил Бен. — Как ты мог?.. Что за дурацкая, извращенная шутка? Мама умерла... она не хотела... ты убил ее. — В нем стремительно нарастал гнев, заполнял все вены и артерии; он почувствовал, как его лицо вспыхнуло. Двое мужчин сидели на ковре и смотрели друг на друга, сами не сознавая, что это было повторением сцены из их младенческих времен, когда они могли часами сидеть вот так лицом к лицу и тараторить на выдуманном ими языке, который никто, кроме их двоих, не мог понять. — Что, черт возьми, означает вся эта затея?

— Такое впечатление, Бенно, что ты не рад меня видеть, — сказал Питер.

Бенно... Ни один человек на свете, кроме Питера, не называл его так. Бен поднялся на ноги, и Питер сделал то же самое.

Бен всегда испытывал странное чувство, когда всматривался в лицо своего брата-близнеца: чуть ли не единственное, что он при этом замечал, были различия между ними. То, что один глаз у Питера чуть больше, чем другой. Брови изогнуты по-другому. Рот шире, чем у него, с опушенными уголками. И общее выражение лица более серьезное, более строгое. На взгляд Бена, Питер нисколько не был похож на него. С точки зрения кого-либо другого, между ними не было практически никаких различий.