В чертополохе - Иван Дорба Страница 30

На углу Краля Милана и Кнеза Милоша они вышли из машины и быстро зашагали вниз, к квартире и мастерской Черемисова.

Во дворе к ним навстречу кинулся Буйницкий. Все это время он просидел на приступках крыльца мастерской, тупо уставясь в пространство.

— Здравствуй, Зорица! А где отец? Вы его не привезли? — Но увидев предостерегающий жест Хованского, он тут же смолк.

— Убили папу, — тихо промолвила молодая женщина, и слезы покатились из глаз, — господин Алекса…

— А что на квартире Драгутина? — обратился Хованский к Буйницкому.

— Ходил туда. — Буйницкий кивнул в сторону Зорицы. — Забрал кое-какие вещи, а то соседи все растащат. Узнал кое-что интересное.

— Что именно? — Алексей не выносил женских слез, старался отвести разговор и о гибели Драгутина, чтобы лишний раз не вызывать расспросы Зорицы.

— Там во дворе живет один пьянчуга. Соседка мне говорила, будто к нему повадились какие-то дружки. Один, далматинец, мужчина среднего роста с проломанным, как у боксера, носом. Другой — красивый, ладно скроенный, с военной выправкой шатен, ниже среднего роста. Вчера вечером сидели допоздна. Соседка не слышала, когда они уходили. Она дала мне ключ от их квартиры, и когда я зашел, то сразу понял: в нее кто-то уже забирался. В этом я убедился, обнаружив в чулане ящики от письменного стола. Кто-то боялся зажигать свет в комнате, вытащил ящики и унес в чулан. Что-то искали. Но что?

— Там хранились папины письма и два письма Аркадия с его обратным адресом, я вам показывала, их привез его товарищ из Словении… Были письма папе от чико Васы Хранича и… другие.

— А кто же этот красивый, ладно скроенный, с военной выправкой? По всему получается Скачков! И зачем понадобилось писать донос на Попова и Драгутина? — недоуменно произнес Берендс.

Алексей вспомнил предсмертные слова Драгутина: «Оклеветал Скачков, уби…» К «делу», которое просматривал Берендс, был приложен донос Скачкова. Но почему Скачков мстит Драгутину и Зорице? И зачем полез в квартиру за письмами? Кому-то интересен Аркадий Попов?

— Скажите, Людвиг Оскарович, — обратился Хованский к Берендсу. — Что написал в своем доносе Скачков?

— Я очень бегло просматривал «дело», вскачь, Драгутин обвинялся в причастности к коммунистической партии, а Зорица в том, что была связана с большевистским агентом Аркадием Поповым, офицером югославской армии. Писем Попова там не было. — Он глянул на Зорицу. — Недичевцы, вас арестовавшие, могли бы и сами устроить обыск в вашей квартире.

— Они отодвинули только ящик, а письма лежали в глубине, в потайном отделении, они их не обнаружили. А тот, с проломанным носом, наверно, Периша Булин, сын торговца, Аркадий ударил его в тридцать шестом году, когда тот с босяками-факинами меня затащил, совсем еще девочку, в глухой двор, чтобы поиздеваться надо мной. Далматинцы ничего не забывают! Булин поклялся отомстить Аркадию, мне и отцу… Проклятый!… Это он сжег по выходе из тюрьмы наш дом и кафану. Никто другой! Он отомстил отцу и мне!… Он! Он!

— Успокойся, Зорица… Вторым был Скачков. Видимо, оба сидели в одной тюрьме — в Зенице, — заметил Алексей. — Значит, сейчас Периша Булин знает адрес Аркадия. Это опасно для Попова. А Скачков возьмется за вас, Людвиг Оскарович, да и за Ирину Львовну!

Берендс презрительно усмехнулся. Его пшеничные брови полезли наверх, глаза округлились и тут же зло прищурились, он щелкнул пальцами:

— Укус комара!…

— Малярийного, и потому опасного. Займитесь, Людвиг Оскарович, комаром, а мы постараемся выяснить все о Булине. Согласны?

Берендс кивнул и встал, начал прощаться. Когда он вышел, Алексей приблизился к сидящей в углу Зорице.

— Соберись с силами, девочка. Ты не одна, вот твои братья. — Он указал на стоящих Буйницкого и Черемисова. — Постараюсь заменить тебе отца. Приведи себя в порядок, думай о том, как нам выручить Аркашу. А мы, пожалуй, отправимся на Макензиеву, но так, чтобы никто, кроме соседки, там нас не заметил.

Сумерки уже спустились на город, когда они сели в трамвай, подошедший на углу Краля Милана и Кнеза Милоша, и поехали мимо цветного торга и Славии на Макензиеву. Квартира Драгутина и Зорицы была не на самой Макензиевой, а на упирающейся в нее Баба-Вишневой улочке, во дворе, окруженном несколькими домишками, похожими скорей на сараи, там в однокомнатных, двухкомнатных или максимум трехкомнатных квартирах с кухней жила беднота; у каждого домика крохотный палисадник с обязательной скамейкой, в ясные дни на таких скамейках греют кости, чешут языки старики и старухи, затем к ним присоединяются, закончив домашние дела, хозяйки и вернувшиеся с работы мужчины.

Первым во двор проскользнул Буйницкий. На Баба-Вишневой было уже совсем темно. Буйницкого догнал Черемисов.

— Экая темень здесь, карамба! И до войны на всей улице было три фонаря. Я ведь здесь жил по соседству, на Курсулиной. А там знаменитая Чубура [23]. — Черемисов ткнул пальцем в сторону Макензиевой.

— Тихо, — вполголоса предупредил Буйницкий. — Вы, Алексей Алексеевич, идите с Зорицей на квартиру, а мы с Жорой будем тут охотиться за пьяницей… Он должен скоро прийти.

— Если будет не один, в драку не ввязывайтесь. В наших окнах будет свет. Понаблюдайте, что он станет делать, — инструктировал Хованский. — Берите его, когда он останется один.

Стрелка на будильнике Зорицы приближалась к девяти, когда в дверях послышался условный стук, Буйницкий с Черемисовым ввели в прихожую под руки невзрачного мужчину в грязном, поношенном плаще с поднятым воротом, из которого торчали длинная худая шея и давно не бритый подбородок. Сизый нос с лиловыми прожилками и водянистые глаза под воспаленными красными веками дополняли портрет пьяницы самого низкого пошиба. Он тупо уставился на Алексея, потом обвел взглядом комнату, пожал плечами и хрипло выдавил:

— Зачем силой в гости затащили?

— Ты с кем сюда приходил и что тут делал? — спросил Буйницкий.

— Иди ты… — огрызнулся тот. И тут же сморщился от боли — Буйницкий сильно сжал ему плечо.

— Ты все расскажешь, мой байо, не валяй дурочку и не ври! Рассказывай господину, не то ты у меня завоешь! — И Буйницкий так крутанул ему руку, что тот глухо вскрикнул.

— Больно! Скажу… С корешами сюда приходил. По тюрьме их знаю, сидели вместе лет восемь назад. Периша мой земляк, далматинец, не какой-нибудь золоторотец факин, а сын газды, богатея! А Мишо — русский, по мокрому делу всю катушку отсидел. Он злой. Он меня заставил влезть в окошко. Периша говорит жить не буду, но отомщу. Уехал, собака, два часа тому назад в Словению. Оба мне марки обещали, а расплатились, гниды, угощением. — Он тупо уставился в угол, изредка с опаской поглядывал на Хованского.

— Знаешь, что Драгутина забили палками? — не выдержал Буйницкий и ударил предателя кулаком в лицо. — Ты, гадина!