Силиконовая надежда - Марина Крамер Страница 3

Конверт. Обычный почтовый конверт с маркой в верхнем правом углу. Проблема только в том, что мне никто не может писать писем. Но в адресной строке указано мое имя, значит, ошибки быть не может, письмо адресовано мне. И это не самое лучшее завершение и без того тяжелого дня, вот что. Я была уверена, что в конверте нет никаких добрых вестей – хотя бы потому, что писем я ни от кого не ждала.

Оставив конверт на полке под зеркалом в прихожей, я первым делом направилась в ванную – контрастный душ всегда помогал мне хоть чуть-чуть взбодриться после трудного рабочего дня. Да, я уже несколько лет могу позволить себе домработницу, которая приходит раз в два дня, наводит порядок в моей просторной и почти пустой квартире, готовит какую-то еду – так что у меня нет нужды в домашних хлопотах, если я устала. Но иногда хочется самой приготовить себе ужин, самой вытереть пыль с мебели, почувствовать себя женщиной.

Я живу, словно притиснутая толпой к окну в автобусе. Мимо проходит жизнь, в которой я не участвую – я только наблюдаю за ней, сплющив лицо о холодное стекло, и не могу ни выйти из ненавистного автобуса, ни даже разбить это чертово окно, чтобы хоть на секунду стать свободной и просто попробовать жить. Как запрограммированный автомат, я выполняю каждый день набор необходимых действий, а вечером валюсь с ног от усталости, не в силах не то что сделать что-то лишнее, а даже просто захотеть, пожелать чего-то. Любимая работа превратилась в смысл моего существования. Нет, не потому, что мне нужно много денег, – я отлично умею довольствоваться необходимым и не желать лишнего, а потому, что мне нечем заполнить эту пустоту внутри себя.

Сколько помню, всегда училась. В школе, в академии, на курсах повышения квалификации, на семинарах – везде. Я не была заучкой и ботаничкой, в студенческие времена я всегда была душой компании, много общалась, любила суету и большое количество людей вокруг. Но потом что-то сломалось, пошло не так. Однажды я оглянулась вокруг и поняла, что осталась совершенно одна. Подруги вышли замуж, нарожали детей, друзья тоже женились, компания распалась, у всех свои заботы, дела, работа, карьера, бизнес. У всех гнезда, птенцы – и только я по-прежнему летаю одна, без пары, без тыла, без будущего. Клиника – все, чего я добилась в этой жизни. Клиника – и пациенты, которым я возвращаю веру в жизнь и надежду на что-то впереди. Иной раз, собирая буквально по кускам чье-то лицо, я думаю о том, что после всех этих страданий, мучений и длительного курса реабилитации этот человек сможет смотреть на себя в зеркало без отвращения, сможет снова быть тем, кем был раньше, либо же получит возможность изменить в своей жизни то, что ему не нравилось. А у меня нет такой возможности. Я так и буду бегать по этому кругу, как деревянная лошадка на карусели в парке – ни вырваться, ни сойти. Из всех друзей только и осталась подруга Оксанка и ее муж, журналист-международник Всеволод, с которым, правда, в силу его постоянных заграничных командировок мы виделись довольно редко.

Подобные мысли всегда посещали меня после тяжелых операций, таких как сегодня – я сделала первую из множества предстоящих по поводу собачьих укусов ребенку двенадцати лет. Соседская псина набросилась на парня, когда тот поднимался по лестнице, а хозяйка, собираясь гулять, неосторожно открыла дверь, и огромный ротвейлер в один прыжок повалил мальчишку в пролет. Отбивали, говорят, двое взрослых мужиков – муж хозяйки собаки и работавший в соседней квартире электрик. Но лицо парню пес попортил основательно, я сразу поняла – работы будет много. В таких ситуациях особенно больно видеть глаза родителей – ждущие, полные надежды и страха. Отец был более собран и прагматичен, сразу спросил, в какую сумму им обойдется лечение в такой клинике, как моя. Я выдала дежурное «разберемся», потому что подобные разговоры предпочитаю вести не в приемном кабинете, а в собственном.

Дело в том, что детей я оперирую бесплатно, какой бы сложности процесс ни предстоял. Это мое правило, мое условие, и мой персонал отлично об этом знает. Я открывала эту клинику специально, чтобы иметь возможность помогать тем, кто не в состоянии оплачивать дорогостоящие операции по реконструкции лица. Зарабатываю я на других операциях, для которых и держу в штате еще двух хирургов-пластиков высокой квалификации. Ну, и спонсорская помощь, конечно.

Собственно, даже участок земли под клинику я никогда не получила бы без вмешательства спонсора – тогда еще просто чиновника мэрии Антона Петровича Грушина. Это теперь он депутат и живет в столице, а тогда занимал довольно скромную должность в одном из подразделений мэрии и попал в приемное отделение больницы, где я работала после окончания института челюстно-лицевым хирургом. У Антона Петровича в автоаварии были сломаны челюсть, нос и скуловая кость, да так, что осколок вошел в глазницу, едва не повредив глазное яблоко. Мы собирали его лицо буквально по кускам, но в конце концов остались только тонкие шрамы, а глаз, нос и челюсть вернулись почти в свое первоначальное состояние. Почти – потому что нос я потом оперировала ему еще раз, чтобы сгладить косметический дефект. Грушин проникся ко мне благодарностью, так как даже не надеялся на такой исход – думал, что в обычной городской больнице подобных вещей не делают. Мы подружились. Это была действительно дружба – без притязаний, без попыток перевести ее в горизонтальную плоскость, без намеков и двусмысленностей. Грушин присылал мне цветы к каждому празднику, приглашал в театр, иногда мог заехать вечером на чай – и это никогда не заканчивалось чем-то иным, нежели чай с тортом и приятная беседа. Когда я заикнулась, что хотела бы когда-нибудь организовать собственную клинику, Антон Петрович отреагировал почти мгновенно: