Улыбка пересмешника - Елена Михалкова Страница 3

Я была хорошей ученицей, и в моей улыбке нет ничегорусского, поверьте. Я улыбаюсь, как Виктория Венесборг. Венесборг – шведскаяфамилия, фамилия Никласа, а Виктория, или Вики, как называют менядрузья, – вполне международное имя. Только внешность выдает меня – яслишком привлекательна для шведки, к тому же моя красота совсем другого типа.Но с годами я сумела европеизировать себя – назовем это так, – а хорошийхирург изменил мое лицо совсем чуть-чуть, но достаточно для того, чтобы во мненельзя было узнать русопятую девчонку из Поволжья.

Поэтому теперь я безбоязненно улыбаюсь людям, а люди частоулыбаются мне.

Они же не знают, что я собираюсь убить своего бывшего мужа.

Если вы спросите меня, зачем я решила это сделать, то мнебудет трудно ответить на ваш вопрос. Как хороши простые, всем понятные мотивы:месть, ревность, жадность... Ненависть объяснить уже сложнее: приходитсярассказывать предысторию, показывать на карте отношений все ямы, канавы итрещины, в которые провалилась, сломала себе шею любовь или дружба,предшествовавшая ярости.

Но дело в том, что я даже не испытываю ненависти к бывшемумужу. Чувство, которое гложет меня, имеет другую природу.

Пожалуй, мне все-таки придется вернуться в прошлое. Не оченьдалеко – всего на семь лет назад. Это в вашем исчислении, а в моем прошло неменьше двадцати тысяч лет, и горы от времени стерлись в равнины, равнины сталируслами рек, и только люди не изменились – никто, кроме меня.

Мне тогда было двадцать три, и я была замужем за самымпрекрасным человеком на свете. Возможно, меня хоть немного оправдает в вашихглазах то, что я была очень, очень счастлива. От счастья люди глупеют, знаетели, а уж если речь идет о двадцатитрехлетней девчонке, выросшей под строгимгнетом бабушки, боявшейся «проворонить сироту» и оттого бывшей с нейисключительно строгой, то можно с уверенностью сказать, что счастье вышибло уменя из головы остатки мозгов.

Я росла в маленьком волжском городке, никуда не уезжала изнего, и все мои знания о жизни были из книжек и бабушкиных рассказов. Когдапришло время поступать в институт, бабушка продала наш домик, и вырученныхденег хватило только-только, чтобы в соседнем городе-«миллионнике» купитькомнату в коммунальной квартире – правда, довольно большую, почтидвадцатиметровую. Бабушка не могла оставить меня без присмотра, вы жепонимаете...

Я вышла замуж, когда мне было девятнадцать. Муж был старше,сильнее, умнее, опытнее – да он был просто богом в моих глазах! Я не моглаповерить в то, что такой мужчина выбрал именно меня – простую, глупую,необразованную девочку. Правда, он и сам происходил из очень простой семьи, нотянулся, как он говорил, к свету, к лучшей жизни.

А я и не знала, что такое «лучшая жизнь». Для меня лучшаяжизнь была с ним, и, когда спустя год после нашей свадьбы он решил, что порапереезжать в столицу, я послушно упаковала вещи, и мы переехали.

Кирилл работал с утра до вечера, говорил о себе, что он«крутится», а я сидела дома и занималась домашним хозяйством. Он не раззамечал, что не понимает семей, где женщина делает карьеру, что для него такаябаба – будто мужик в юбке, и я, конечно же, не собиралась обманывать егоожиданий. Хранительница очага – вот в чем заключалось мое призвание. Крепкий,надежный тыл. И я варила супы, солила овощи, которые сама придирчиво выбиралана рынке, колдовала над вторыми и третьими блюдами, гладила рубашки и убираласькаждый день – а все для того, чтобы уставший после работы муж видел, как о немзаботятся, и на душе у него становилось бы теплее.

И самое мое полное счастье приходило тогда, когда, наевшись,он засыпал на диване, и на его лице – суровом, жестком, волевом лице настоящегомужчины – появлялось беззащитное выражение. Вот тогда он был мой, весь мой,целиком, вместе со своими снами, мыслями, страхами... Я могла долго-долгосмотреть на него, но в конце концов, боясь разбудить взглядом, приносилакакое-нибудь рукоделие и пристраивалась рядом с ним, вышивая в тишине.

Мое счастье было нарушено за все это время только один раз –когда умерла бабушка и выяснилось, что она подписала какие-то документы опередаче квартиры в собственность неизвестным мне людям... Оказывается, ониухаживали за ней последние годы ее жизни – удивительно, но она ничего нерассказывала мне об этом. Впрочем, у бабушки было так плохо с памятью, что онавполне могла забыть о таких деталях, как принесенное из аптеки лекарство иливовремя приготовленная еда.

Кирилл хмуро сказал, что он в это дело не полезет, потомучто его сожрут с потрохами. Я тогда не поняла, кто может его сожрать, нодогадалась, что он придерживается того же мнения, что и я: раз за бабушкойдействительно ухаживали какие-то добрые люди, значит, они заслужили этукомнату, а «сожрут с потрохами» сказано про соседей, которые начнут стыдитьего, если он вздумает судиться. Мне и самой было стыдно за то, что я ничего незнала о происходящем и ни разу не приехала навестить ее за все эти годы, потомучто не хотела выныривать из своего безмятежного, тихого существования. Я изнего и не вынырнула: только высунула голову на поверхность, огорчилась и сразуспряталась обратно – в глубокую зеленую воду, спокойную, неподвижную.

А в две тысячи первом году, три года спустя после бабушкинойсмерти, грянул гром.

В тот день Кирилл пришел домой очень рано – я даже не успелаприготовить ужин, – но стоило мне метнуться к плите, как он схватил меняза руку, заставил сесть и сам сел напротив, глядя на меня своими голубымиглазами.

– Викуша, – сказал он, – мне нужно тебе кое-чторассказать. Слушай и не перебивай, потому что времени у меня не очень много.

И он начал рассказывать. Я слушала его и ощущала, чтосчастье выскальзывает из моих рук, как подтаявшая льдинка, и вот-вот упадет напол и разобьется на кусочки.

Оказывается, в его бизнесе возникли проблемы. Фирма Кириллазанималась переработкой мяса, выполняла свою работу честно, никого необманывала, и, конечно, появились люди, которым это не нравилось. Конкуренты,сказал он, – конкуренты, собиравшиеся захватить его дело,воспользовавшиеся непростой ситуацией, чтобы установить свои правила игры.

– Они хотят, чтобы я уступил им все, – рассказывал он,поглядывая на меня, – и не побрезгуют ничем, никакими методами. Милая,тебе придется уехать.

– Зачем? – Я едва не плакала.

– Затем, что я не могу подвергать тебя опасности. Девочкамоя, пожалуйста, послушай!

Он встал, обнял меня, и я не выдержала – уткнулась носом вего рубашку, заревела, обхватив руками. Мой Кирилл, всегда такой скупой наласку, способный молчать целыми днями, не произнося ни слова, назвал меня своейдевочкой! Даже в постели, после изматывавшей любви, он обрывал меня, если яначинала бормотать всякие нежные женские глупости, а теперь сам стал со мнойнежен.

– Я тебя не оставлю! – Я вцепилась в него, и он силойразжал мои объятия, присел передо мной на корточки и заставил посмотреть ему вглаза.