Длинная тень греха - Галина Владимировна Романова Страница 3

Он все оставил как есть. Зажался, скорчился, запекся рваной раной в сердце, и оставил все, как есть. И даже не спросил ее ни о чем.

Нет, однажды все-таки спросил.

— Ты?.. Ты изменяешь мне, Марина?! — у него даже голос сел до свистящего шепота, настолько чудовищным все это казалось: и измена ее и вопрос этот.

Она рассмеялась в ответ и обозвала Хабарова тривиально несовременным.

Во как! И уехала снова на работу. А он потом еще три дня думал над ее словами в свой адрес. И к началу четвертого вдруг понял, что она не так уж и ошибается.

Он и в самом деле старомоден. Во всем, без исключения!

У него старомодные представления о любви, сексе и семье. Он всегда считал, что одно плавно перетекает в другое и потом, как следствие, заканчивается третьим.

Ему казалось, что каждый человек в мире занимает отведенную только для него и ни для кого другого нишу. И не стоит даже пытаться рожденному ползать взлететь. Глупо и безрезультатно.

Носил классические костюмы, а зимой — давно вышедшую из моды шапку-ушанку и ботинки на толстой добротной подошве. Смотрел старые добрые фильмы о любви и верности. И главное, сам был верным. Это для Хабарова являлось догмой: если женился, будь верен раз и навсегда. И не расстраивался никогда от того, что проходящая мимо красивая женщина не принадлежит ему и никогда принадлежать не будет. Он воспринимал прекрасных незнакомок, как произведение искусства. Красиво — да, смотреть хочется, восторгаться, словно шедевром, выставленным в музее на обозрение. Но нельзя же все это поместить в свой дом и в свое сердце!

Ему нравилось быть со своей Маринкой и ни с кем больше. Он любил только ее. Любил трогать ее, гладить, целовать, рассматривать. Знал каждую родинку на ее теле. И никакое другое тело он так любить и ласкать не хотел. Ни к чему все это, считал Хабаров. Как оказалось, ошибочно считал. Маринка вон думает по-другому. Дескать, несовременно это. Дескать, мир сейчас стал совсем другим. А разве так это?..

— Марин, — вдруг осмелился Влад нарушить хрупкую предутреннюю тишину в их спальне. — Ты не спишь?

Она промолчала, по-прежнему лежала с напряженной спиной и дышать старалась ровно, будто сонная.

— Не спишь, я знаю. — вздохнул он и чуть пододвинулся к ней. Голова тут же закружилась от знакомого родного запаха, а сердце защемило от горечи. — Поговорить хотел, Марин…

— Мы только и делаем, что говорим, — произнесла она глухим бесцветным голосом. — Что могут решить эти твои разговоры?

— Я без разговоров уже решил, Марин. Хотел тебе вот сказать, чтобы не стало неожиданностью.

Врал безбожно! Ничего он не решил, и решать пока не собирался. По-прежнему любил ее и мучился от сознания собственной слабости. Но раз она начала так…

— И что же ты решил? — она вдруг резко повернулась к нему. — И что же ты решил, интересно мне знать?!

Марина посмотрела на него заспанными припухшими глазами зло и непримиримо. В голые плечи впились тонкие лямки ее ночной сорочки. Влад с трудом сладил с желанием поправить их, чтобы не давили они нежную кожу и не натягивали так ткань на ее груди. Ничего, справился. Но руку ее, не удержавшись, поймал и прижал к своим губам.

— Ах, оставь, пожалуйста! — руку Марина привычно отняла и тут же отгородилась от мужа толстым слоем одеяла. — Что ты решил, можно мне узнать?!

С ответом Влад собирался минут пять, не меньше. Рассматривал жену долго. То, что удавалось рассмотреть поверх ее прикрытия. Плечи. Волосы, торчащие ежиком во все стороны. Руки с идеальным маникюром. Рассматривал и с болезненной нервной дрожью представлял, как все это гладит другой мужчина. И так ему сделалось тошно и от враждебности ее и от видений этих, которые, скорее всего, и не видения вовсе, а самая что ни на есть настоящая правда, что Влад возьми и скажи:

— Давай разводиться, Маринка. Я так больше не могу!

— О, боже мой, начинается! — застонала она. Уставилась, не моргая в потолок, и все комкала и комкала на груди одеяло. Потом вдруг подскочила и гневно зашипела.

— С чего это ты вдруг собрался со мной разводиться, Хабаров?! Ты что с ума сошел!!! А о Вениамине ты подумал?! Ишь, чего удумал, разводиться он собрался! Погоди… У тебя что, кто-то есть?! Хабаров!..

Господи, она и в самом деле была чудовищем. Таким же чудовищем, как и ее мать. Напрасно он столько лет идеализировал ее. Да и в их отношениях не было ничего хорошего, особенно последние четыре года. Не было и, наверное, уже не будет.

Он-то по наивности своей все еще пытался что-то сохранить, связать, заштопать. Но все давно сгнило. Притворяться и не замечать стало теперь бессмысленно.

Что его так поразило? То, как она обрадовалась тому, что у него кто-то есть! Она просто возликовала, допустив мысль о его измене. Глаза моментально загорелись, щеки порозовели, и даже одеяло Маринка вдруг отбросила и сама потянулась к Владу.

— Милый, ну признайся. — утробно хохотнула она, целуя его в шею возле уха. — Давай признавайся, у тебя кто-то появился? Я так думаю, да, раз ты молчишь! Но это же все меняет!

— Что это меняет? Что?!

Ему вдруг сделались неприятны и руки ее, и губы. Еще полчаса назад мечтал о близости с Мариной, а теперь стало противно. Он вырвался и одним прыжком поднялся с кровати.

— Ты куда?! — Марина опешила, тут же отбросила одеяло в сторону и медленным дразнящим движением потянула ночную сорочку по ногам кверху. — Ты разве не хочешь меня, Хабаров? Ну, не ври, пожалуйста. Я же чувствовала, как ты ночью ко мне прижимался. И был весь такой…

— Какой? — взгляд, как приклеенный, следил за кружевной оборкой, что ползла вверх, открывая Маринины стройные бедра.

— Напряженный-напряженный, большой-большой… Хабаро-ов, Влади-иик, ступай ко мне живо-оо… — Марина задрала ночнушку до груди и, непередаваемо грациозно изогнувшись, стянула ее через голову. — Иди ко мне, муж мой… Иди!..

И он пошел. Только не к ней, а прочь — из спальни. Совершенно не заботясь, что может кого-то разбудить, сильно хлопнул дверью и тут же скрылся в ванной. Лишь пустив воду и опершись о край раковины, он наконец перевел дыхание. До этого момента он дышать просто не мог. Мог наброситься на Маринку — да, мог бить ее, лупить по холеным щекам и ногам, драть за волосы. А вот дышать не мог. От ненависти. Неужели он и правда ненавидит ее так остро, а?! Что же ты с нами делаешь, жизнь проклятая?!

Влад поднял голову и посмотрел на себя в запотевшее зеркало. Не увидел ничего. Провел пятерней по стеклу и отпрянул невольно. О, как непросто далось ему это утро! Будто десять лет жизни срезало разом. Под глазами — мешки, белки — в красных прожилках, с двух сторон рта, судорожно сжатого, скорбные складки-морщины. Лицо бледное — до синевы. Замотал головой из стороны в сторону, тут же сунул ее под ледяную струю воды и зарычал от холода и боли.

Да больно ему было, конечно же! Еще как больно!!!