Стеклянный дом - Кристина Ульсон Страница 3

Он просидел на больничном несколько месяцев. И впервые стал отцом как раз в ту пору, когда сам заново учился ходить. Во время родов он не знал, стоять ему или сидеть. Акушерка предложила прикатить кушетку, так что он мог бы лечь рядом. Он отказался – веж ли во, но решительно.

С рождением ребенка к нему вернулась энергия, воля к жизни. Разрыв с Эвой оказался совсем не так драматичен, как он себе представлял. Смена места жительства померкла на фоне автокатастрофы, в которой он едва не погиб, и теперь уже бывшая жена не проронила ни слова, пока грузчики выносили его вещи из их совместно нажитого дома. Спенсер присутствовал лично, следя за тем, чтобы все шло по плану, и наблюдал за погрузкой, сидя в своем любимом кресле. Когда фура была загружена и он поднялся, чтобы кресло вынесли последним, вся сцена приобрела почти символическое значение.

– Береги себя, – произнес он, стоя в дверях.

– Ты тоже, – ответила Эва.

– Созвонимся. – Он поднял руку в неуверенном прощальном жесте.

– Обязательно.

Она произнесла это слово с улыбкой, но в глазах блестели слезы. Уже закрывая входную дверь, он услышал, как она прошептала:

– Но ведь иногда нам было хорошо вместе, правда?

Он кивнул, но в горле стоял ком, и он ничего не смог сказать. Молча затворил за собой дверь дома, который служил их совместным жилищем почти тридцать лет, и с помощью грузчика спустился по лестнице.

С тех пор прошло уже девять месяцев, и он пока не возвращался туда.

Между тем жизнь после катастрофы была полна иных, куда более тривиальных возвращений. Например, на работу. Слух о том, что заслуженный профессор оставил жену и дом, дабы начать новую жизнь с молодой женщиной из Стокгольма, совсем недавно родившей его ребенка, мгновенно облетел факультет. Спенсер с улыбкой отметил, что народ не знает, уместно ли поздравлять его с новорожденным.

Помимо ограниченной подвижности, жизнь осложняло то, что ему тяжело было привыкнуть к Стокгольму. Внезапно он ощутил какую-то внутреннюю потерянность. Когда электричка тормозила у перрона в Упсале, ему хотелось никогда больше отсюда не уезжать. Упсала стала частью его жизни – не только профессиональной, но и личной. В напряженный ритм Стокгольма он не вписывался и тосковал по Упсале, сам боясь себе в этом признаться.

И вот он добрался до университета. Кафедру литературоведения возглавлял Эрланд Мальм. Они со Спенсером познакомились еще в ту пору, когда оба были новоиспеченными докторантами. Дружба их никогда не связывала, однако врагами или конкурентами они тоже не являлись. Можно было сказать, что у них хорошие отношения, но не более того.

– Садись, Спенсер, – произнес Эрланд.

– Спасибо.

После прогулки пешком нога и бедро очень нуждались в отдыхе. Палку он повесил на ручку кресла.

– Неприятно это говорить, но до меня дошла некоторая компрометирующая информация.

Компрометирующая?

– Помнишь такую Туву Эрикссон?

Спенсер задумался:

– Я был ее научным руководителем прошлой осенью, вместе с новой докторанткой Малин. Когда начал работать на полставки.

– Как ты мог бы описать ваши с Тувой отношения?

Из коридора донесся какой-то звук, и оба вспомнили, что дверь в кабинет открыта. Эрланд поднялся и закрыл ее.

– У меня с ней не было никаких проблем. – Спенсер развел руками, надеясь, что хозяин кабинета предложит ему кофе. – Правда, она была не очень усердная студентка, так что и я, и Малин недоумевали, почему она выбрала для дипломной работы такую сложную тему. Направить ее на верный путь оказалось непросто. Насколько я помню, на последнем семинаре она не получила удовлетворительной оценки.

– Сколько раз ты с ней встречался?

– Раза два, не более. В остальном ею занималась Малин. Мне кажется, ее это раздражало – я имею в виду Туву. Ей не хотелось иметь в качестве научного руководителя докторанта.

Палка чуть не упала, и Спенсер прислонил ее к письменному столу.

– А в чем, собственно говоря, дело?

Эрланд прокашлялся:

– Она утверждает, что в течение всей работы над дипломом ты чинил ей препятствия. Отказывался помогать, если она не…

– Если она не – что?

– Не совершит с тобой действия сексуального характера.

– Что?

Спенсер рассмеялся, а потом его охватил гнев.

– Прости, но неужели вы воспринимаете все это всерьез? Я почти не имел с ней дела. Вы беседовали с Малин?

– С Малин мы беседовали, и она, с одной стороны, поддерживает тебя. С другой – признает, что лично не присутствовала при ваших встречах с Тувой.

Эта фраза повисла в воздухе.

– Эрланд, какого черта? Девчонка явно не в себе. Я никогда не обращался плохо со своими студентками, ты это прекрасно знаешь.

На лице Эрланда отразилось смущение.

– Да у тебя, черт подери, ребенок от твоей бывшей студентки! Многие на кафедре считают, что это, мягко говоря, странно. Я не имею в виду себя, но другие…

– Кто другие?

– Послушай, давай не будем переходить на личности, и…

– Какие другие?

– Хм… Барбара и Манне. К примеру.

– Барбара и Манне! Манне сам, черт подери, сожительствует со своей падчерицей, и к тому же…

Эрланд в досаде ударил ладонью по столу:

– Сейчас мы говорим о тебе, а не о других. Манне – неудачный пример, я беру его назад. – Он тяжело вздохнул. – Другая студентка видела, как ты обнимал Туву.

Спенсер порылся в памяти:

– Она сказала, что у ее отца инфаркт, поэтому ей трудно сосредоточиться на учебе. Что она проводит много времени у него в больнице.

– Спенсер, ее отец умер. Он был членом городского муниципального совета и умер от лейкемии несколько лет назад.

Палка упала, Спенсер не стал ее поднимать.

– Ты уверен, что именно поэтому обнял ее тогда?

Спенсер молча смотрел на него, и Эрланд решил попробовать еще раз:

– Я хотел сказать – обнять человека не преступление, покуда ты точно знаешь, какой смысл вкладываешь в это действие.

– Она сказала, что ее отец болен. Она мне так сказала.

Эрланд заерзал на месте:

– Мы не можем этого так оставить.

Апрельское солнце заглянуло в кабинет, тени от стоящих на подоконнике цветов заплясали на полу. Скоро наступит День святой Вальборг [3], студенты уже готовятся к празднику. Пикники в парке, гонки на плотах по реке Фюрисон…