Черная невеста - Валерия Вербинина Страница 3

– Мы сейчас будем ужинать, хорошо? То, что это случилось при тебе, полиция и прочее, – конечно, грустно, что так вышло. Но такова жизнь, как говорят французы…

На бледном лице Ксении промелькнуло подобие улыбки.

– Это так, но все же… все же… Ох!

Она откинулась на спинку кресла, прикрывая пальцами глаза.

– Я все понимаю, мама, поверь… Неожиданность, конечно, сыграла свою роль. Шел человек… здоровый, спортивного телосложения… по виду из клерков, таких много в Сити… Костюм, портфель… И ни с того ни с сего…

Простучали каблучки, в дверях показалась Машенька.

– Пойдем ужинать, – шепнула Амалия, поднимаясь с места.

Как и следовало ожидать, ужин не задался. Ксения ковыряла вилкой в тарелке, в то время как мать пыталась отвлечь ее разговором о братьях. Один сын Амалии в ту пору находился в Париже, другой – в Ницце. Но по лицу дочери баронесса Корф видела, что та поддерживает беседу через силу, неотрывно думая о чем-то своем.

– Что с тобой? – не удержалась Амалия.

– Со мной? – Ксения повела плечом. – Ничего.

– Ты сама не своя, – заметила мать, испытующе глядя на нее. – Что еще там произошло, что тебя так задело?

Ксения нахмурилась и отодвинула тарелку.

– Вот именно, – проговорила девушка изменившимся голосом. – Было кое-что еще, это-то и странно. Я никак не могу понять, к чему он это сказал.

– О чем ты?

– Последнее слово, которое он произнес, было «некролог».

– Что? – изумилась Амалия.

– Ну вот, ты тоже удивилась… И я поначалу решила, что ослышалась, но нет. Он произнес его очень четко. Как будто оно означало для него… ну, не знаю… что-то особенное.

Амалия задумалась.

– Сколько ему было лет? – наконец спросила она.

– Примерно тридцать три – тридцать пять, я так думаю. Молодой еще человек, белокурый, курносый, с довольно широким маловыразительным лицом. Типично английская внешность, – Ксения усмехнулась, – лично я не удивлюсь, если англичанки считали его красавцем…

Так, так, стало быть, мы уже язвим. У Амалии немного отлегло от сердца. По правде говоря, ни один из ее детей не внушал ей столько скрытого беспокойства, как упрямая, гордая, замкнутая дочь, которая внешне вроде бы не создавала никаких проблем.

– Почему он говорил про некролог? Вот что странно. Я хочу сказать, это совершенно с ним не вяжется…

Амалия шевельнулась на стуле.

– Как удачно выразился великий Гёте, «сущее не делится на разум без остатка». Логика вообще плохой помощник, если ты хочешь понять людей…

– У меня нет никаких иллюзий по поводу людей, – отрезала Ксения. – Я не понимаю конкретно этого человека. Я не знала его, но вряд ли в его жизни было что-то особенное. Перед смертью он звал кого-то, возможно жену, потому что на руке у него было обручальное кольцо. Говорил о самолете – может быть, они с женой собирались смотреть на полеты. Это все вполне объяснимо, но при чем тут некролог? Он выглядел… ну, не знаю… таким здоровым… По-моему, такие люди предпочитают вообще не размышлять о смерти и обо всем, что ее сопровождает…

Амалия хотела заметить, что человек далеко не всегда контролирует свои слова и поступки перед смертью, но баронесса Корф была женщиной и поймала себя на том, что ей попросту наскучило обсуждать смерть какого-то бедняги на Стрэнде. Да, это трагедия, спору нет, но сколько беженцев из России пережило куда более страшные трагедии, о которых не пишут в газетах, сколько судеб поломала революция, и сколько она поломает еще…

– Честно говоря, я не вижу смысла гадать, что именно тот бедняга имел в виду, – произнесла баронесса вслух. – Ты же сама сказала, что в утренних газетах должны написать о случившемся, и там наверняка будет его адрес. Если хочешь, можешь сходить и поговорить с его женой. Моральное право на это у тебя есть – в конце концов, ты последняя, кто общался с ее мужем…

Однако, увидев, как просияло лицо Ксении, Амалия едва не раскаялась в том, что подала такой совет. «Бедная девочка, у нее нервы на пределе… Она совсем как я, все время терзается, что могла что-то изменить – и не справилась, не сделала… В Ницце, где я создала приют для наших беженцев, она точно так же изводила себя из-за каждой неудачи… да еще тот случай с поклонником, который совершенно выбил ее из колеи… Еле-еле удалось уговорить ее перебраться в Лондон… потому что во Франции на каждом шагу встречаешь русских из той, другой жизни, там тебе не дадут забыть, что мы потеряли родину и обречены скитаться… Но разве в Лондоне лучше? Ювелирные магазины забиты русскими драгоценностями, которые уходят за бесценок… Газеты – что ни номер, то статья о большевиках, с этой типично английской язвительностью, за которой скрывается самый обыкновенный страх… И еще черт меня дернул предложить ей изменить образ жизни, чтобы отвлечься, и найти себе какое-нибудь занятие. И вот – она устроилась печатать на машинке рукописи, поселилась отдельно, словно у нас нет этой квартиры… и если с Ксенией что-нибудь случится, я могу и не успеть помочь ей. – На мгновение в глазах у Амалии потемнело, но она тотчас овладела собой. – О боже, нет, только не это, только не это… Я не переживу, если с кем-нибудь из моих детей что-то случится. Не переживу…»

– Мама, с тобой все в порядке? – с тревогой спросила Ксения.

– Все хорошо. – Но руки у Амалии дрожали, и она едва не опрокинула чашку. Ища, о чем бы поговорить, она с готовностью ухватилась за первое пришедшее на ум воспоминание. – Ты мне говорила по телефону про твоего нанимателя… Уильяма Бедфорда. Помнится, твои братья одно время зачитывались романами какого-то Бедфорда… правда, это было так давно…

– Это тот самый Бедфорд, автор детективов, – кивнула Ксения. – Он диктует мне свой новый роман, потому что его почерк, как он уверяет, никто не в состоянии разобрать.

– И как тебе его книга?

Ксения вместо ответа лишь пожала плечами.

– Что, настолько не вдохновляет?

– Ну я же не видела текст целиком, – отозвалась дочь. – А если судить по тому, что я успела напечатать… – Колеблясь, как бы точнее сформулировать свои ощущения, она машинально водила пальцем по ободку чашки. – Понимаешь, до войны Бедфорд был необыкновенно популярен. Все эти его возвышенные героини, которые становились жертвой адских козней, и благородные аристократы, которые помогали вершить правосудие… Мне кажется, когда-то его герои… ну… совпадали с требованиями публики, с тем, что она ожидала от произведений этого жанра. Люди были согласны тешить себя красивыми сказками… А теперь время сказок прошло, и сам Бедфорд постарел. Но он по-прежнему пишет про благородных лордов и прекрасных леди, хотя многое в мире изменилось, и люди изменились, и привлекают их совсем другие герои. Все, что он написал после войны, не имело никакого успеха. Похоже, он и сам понимает, что его время ушло, но не хочет признать этого. Он из кожи вон лезет, чтобы соответствовать требованиям сегодняшнего дня, – задумчиво прибавила Ксения, – но чем больше он старается, тем хуже у него выходит. В результате он теряет последних старых поклонников, которым не нравятся его попытки измениться, а новая публика вообще не хочет его знать, потому что у нее другие кумиры…