Камуфлет - Антон Чиж Страница 3

— Ура, Ванзаров, свершилось! — крикнул исполин, размахивая газетой. — Вот мы и дожили до Государственной думы! Представьте, газеты с высочайшим указом невозможно купить. Публика расхватывает, как горячие пирожки. А мальчишки совсем обнаглели, ломят за выпуск гривенник. Позвольте закурить в честь такого исторического события…

— И не думайте, — невежливо ответил хозяин кабинета. — Неделю не проветриф после сигарок вафих. Доброго дня, Аполлон Григорьевич, как отдохнули?

Тут пора заметить, что странный звук, похожий на выходящий газ или шипение змеи, появился в речи коллежского советника стараниями подлеца дантиста. Подправляя коренной зуб, эскулап умудрился сделать что-то с челюстью. Вместо «ш» и «щ» Родион Георгиевич издавал теперь несусветное междузвучие «с» и «ф», как француз, не совладавший с русской азбукой. Что делать, пришлось смириться, пусть будет «ф».

Статный гость элегантно запустил шляпу на приставной столик, под него же отправил потертый саквояж и вальяжно развалился на стуле.

— Скучный вы, человек, Ванзаров, сами не курите и других мучаете, да… А отдохнул я прелестно, в Ялте женщины расцветают в муках любви. Так что, эх… — и господин отбарабанил ладонями нечто бравурное.

Вести себя подобным образом позволялось только одному смертному — Аполлону Григорьевичу Лебедеву, великому, без кавычек, криминалисту и знатоку разнообразных практических дисциплин. Не было в России другого эксперта, кто бы сравнился с ним в умении находить строго-научные факты преступления. Обладая бурным характером в здоровом теле, Лебедев представлял ядреную смесь отъявленного краснобая с гениальным ученым. Меж ним и Ванзаровым сложилась та форма общения, какая порой возникает у мужчин, различных по возрасту, характеру и отношению к жизни, но близких умом и талантом.

Аполлон Григорьевич огляделся:

— Друг мой, ну как вам не совестно пребывать в подобном кошмаре?

— А что такое?

— Ни приятных картин, ни портретов — предписанные не считаю, ни украшений, даже безделушек, и тех нет. Живете как монах в келье, иезуит какой-то. И не тычьте на бюст этого чудовища бородатого, тоже мне украшение, да!

— Во-первых, как изволите знать, это основоположник метода научного поиска истины старина Сократ, и тут ему самое место. Во-вторых, не иезуит я, а инквизитор, [2]если следовать латинскому смыслу. И в-третьих, чем не украфение — репродукция Сикстинской мадонны?

Лебедев нагловато хмыкнул:

— Мадонна? Ну-ну… А старина Сократ ваш, между прочим, мальчиков пользовал, да!

— Тогда это было так же естественно, как нынче — соблазнять чужих жен.

Аполлон Григорьевич поспешил сменить скользкую для себя тему и продолжил как ни в чем не бывало:

— Что, и правда Думе не рады? Все-таки пережили смуту, успокоение в народе и все такое…

— Рад я буду, когда на дачу не надо будет ездить. А с органом совещательным нам, простым полицейским инквизиторам, только хлопоты.

— Это какие же?

— Ну, выберут депутата почтенного, ну, убьют в борделе, гаму в газетах до небес, а искать-то нам.

— Ретроград и домостроевец, да! — решительно заключил Лебедев.

— Могу ли знать, передовой вы наф, отчего не женитесь? — И Ванзаров непроизвольно тронул карман с письмом.

— Не так я жесток, чтобы осчастливить одну женщину, — самодовольно заявил криминалист. — Подумайте, сколько безутешных девиц оставила б моя женитьба. К тому же я не встретил такой идеал, как ваша Софья Петровна, счастливец!

— Да уж, счастливец…

Господа и дальше могли наслаждаться приятной беседой, но в кабинет явился до крайности серьезный ротмистр Джуранский:

— Из Первого Выборгского телефонирует пристав Шелкинг, несет какую-то околесицу, — с прямотой бывшего кавалериста рубанула «правая рука» и.о. начальника сыска. — Требует прибыть непременно вас.

На резонный вопрос, «какой же факт показался странным», ротмистр обвинил пристава в помутнении сознания и полной безалаберности в речах.

— Ну, Аполлон Григорьевич, с окончанием отпуска! — сказал Ванзаров, натягивая пиджак. — Любопытно, что ж такое низвергло смелого пристава в трепет дуфевный?