Муж и жена - Уилки Коллинз Страница 3

«Минута была критическая. Разоблачение грозило женщине бесчестьем, мужчине — финансовым крахом», — подобная драматическая ситуация, в которой находятся персонажи романа «Муж и жена», была вообще характерна для социального «климата» времени, когда опасаться приходилось далеко не одним злоумышленникам. Столь распространенный в викторианской прозе мотив рока связан с темой воздаяния, но не с ней одной — в нем художественно претворилось подспудно ощущаемое личностью непрерывное давление со стороны общества. Коллинз выразительно запечатлел эту атмосферу всеобщей несвободы, представив особняк сельского джентльмена своеобразной моделью общества в миниатюре: «Все в доме пребывали под гнетом бессмысленных запретов, которые они — так принято в обществе! — сами себе навязали. И в то же время все в доме пришли бы в ужас, задай им кто-нибудь простой вопрос: вы знаете, что сами сотворили себе тирана, знаете, что не верите в него, что он вам не нравится, — почему же вы ему подчиняетесь?»

Тайны, интриги, расследования в романах Коллинза изначально проникнуты викторианским духом, крепко привязаны к своему времени. Знаменитое «Убийство на улице Морг» Эдгара По случилось в Париже, но с равным успехом могло бы произойти в Нью-Йорке на какой-нибудь стрит или в лондонском районе Ист-Энд, приюте бедноты: в новелле от этого ничего бы не изменилось. На замысел «Женщины в белом» Коллинза, как известно, подвиг казус, описанный в томе о французских уголовных процессах, но книга получилась безошибочно английская во всем — от мелочей поместного быта до материальных предпосылок преступления. С еще большим основанием это можно сказать о романе «Муж и жена», где нет ни чужеземных злодеев типа графа Фоско, ни экзотической темы, связанной с восточной мистикой, как в «Лунном камне». Дело — в прямом и переносном смыслах — возникает на родной британской почве, питают это дело страсти, порожденные и взлелеянные викторианской атмосферой и присущим именно ей конфликтом ценностей. В основе же конфликта лежат представления о достойном и недостойном образе жизни, вытекающие из структуры викторианского общества с его жестким разграничением людей по занимаемому ими месту в социальной иерархии. На это, в частности, красноречиво сетует один из персонажей, сэр Патрик, которому автор склонен нередко передоверять собственные мысли: «…я весь свой век борюсь против бесчеловечного разделения на классы нашего английского общества. В этом отношении мы, англичане, сколько бы ни хвалились своими гражданскими добродетелями, самая нецивилизованная нация в мире».

Двойная шкала существования — для себя и для окружающих — почти во всем определяет собою викторианское бытие, каким его показал Уилки Коллинз. Почти всем действующим лицам романа, исключая, пожалуй, закованных в броню неприступной добродетели, как хозяйка гостиницы миссис Инчбэр, или в броню глупости, как богатая вдовушка леди Гленарм, приходится жить с оглядкой на вездесущее «общественное мнение». Всем правит пресловутый снобизм, это, можно сказать, инстинктивное, превратившееся в безусловный рефлекс внутреннее ощущение своего точного места на социальной лестнице, позволяющее третировать тех, кто стоит хотя бы ступенькой ниже, и почитать стоящих выше — вопреки логике, здравому смыслу и даже собственным интересам: «Пусть другие народы делают у себя революции! Пусть свергают своих аристократов! Английская знать пребудет вечно в сердцах простых англичан!»

Сформировавшийся как модус социального поведения много раньше, снобизм расцвел пышным цветом именно в викторианскую эпоху, которая ему особо благоприятствовала и способствовала превращению снобистского мировосприятия в «стержень» национального характера. Многосторонний художественный анализ этого социально-психологического феномена предпринял Теккерей в сатирической «Книге снобов» (1846–1847), где вывел на обозрение галерею снобов, представляющих все уровни общественной иерархии. Блестящие в своем роде образчики снобизма дал и Коллинз в этом романе, например, тип старого слуги. Бишопригс в полном смысле дитя своего времени и среды: «В столкновении с этим жестоким миром у него выработался характер, являющий собой соединение двух крайностей: угодливости и независимости, бывших, в сущности, двумя сторонами одной медали, — такой тип, пожалуй, нигде, кроме Шотландии, и не встретишь. Чудовищное природное бесстыдство, которое скорее забавляло, чем могло оскорбить; бесконечное лукавство, выступающее под двойной маской чудачества и пристрастия к прибауткам, — вот из чего складывался характер гостиничного слуги…»

Бесспорно хороша и леди Ланди, вдовая мачеха одной из двух главных героинь, — образ, достойный Теккерея и созданный, возможно, не без его влияния. По крайней мере, палитра изобразительных средств Коллинза напоминает здесь теккереевскую, и ведущим приемом выступает последовательное ироническое обыгрывание полнейшего несоответствия самооценок персонажа его истинной сущности: «Спроси ее сейчас, кого она считает самой блестящей женщиной в Англии, она бы обратила свой взор внутрь — и увидела бы, словно в зеркале, ярчайшую звезду, леди Ланди из Уиндигейтса». Духовное ничтожество законченной снобки, как убедится читатель, подчеркнуто контрастом между «высоким штилем», к которому прибегает автор, повествуя о даме, каковая «была угрожающе переполнена добродетелями», и не отвечающим этому стилю предметом изображения: «…леди Ланди являла собой самое грандиозное зрелище из всех, известных в истории человечества, — Британская Матрона на своем царском троне, вопрошающая мир: когда еще земля произведет столь совершенное творение, подобное мне?» Этой же художественной задаче служит и тактично, однако с той же иронией прослеженная в романе закономерность, в согласии с которой внутренняя жизнь леди Ланди питается отнюдь не духовными ресурсами личности, но внешними стимулами, будь то принятые в «обществе» и воспринятые персонажем стереотипы поведения и мышления — или модные туалеты: «…посмотрев в зеркало, она увидела совершенство изящества и добродетели, неотразимое в новой французской шляпке».

Образ леди Ланди свидетельствует о незаурядном мастерстве Коллинза-комедиографа, которое не проявлялось или было умело замаскировано в «Женщине в белом» (хотя уже здесь сюсюканье графа Фоско над любимыми канарейками и белыми мышами производит гротескно-комический эффект), но отчетливо дало о себе знать в «Лунном камне» (дворецкий Бетеридж, описание дня рождения Рэчел и др.). В «Муже и жене» юмор характеров и положений не ограничивается леди Ланди, Бишопригсом, миссис Инчбэр и некоторыми другими персонажами второго и третьего ряда, он распространяется и на главных действующих лиц. По-тонкому смешит, например, сценка, в которой Арнольд Бринкуорт так и эдак пытается дать понять сэру Патрику Ланди, что хочет просить у него руки его племянницы и подопечной Бланш Ланди, а сэр Патрик упорно не желает помочь молодому человеку и делает вид, что ни о чем не догадывается (гл. 6). Коллинз обнаруживает способность уловить и извлечь комическое из ситуаций отнюдь не смешных, даже трагических, как в описании дознания, насколько весомы брачные обязательства, связующие Джеффри Деламейна, отпрыска знатной фамилии, и незаконнорожденную, по ирландскому праву, Анну Сильвестр (гл. 46). Эмоциональный и психологический «накал» этого эпизода, одного из главных в сюжете, смягчен введением фигур комического плана — все той же леди Ланди, фатоватого стареющего хлыща капитана Ньюэндена, брата леди Гленарм, и отчасти поверенного Деламейна — мистера Моя, живого воплощения крючкотворства.