Призраки русского замка - Владимир Большаков Страница 3

Бывало и так, что молодые русские парни, бежав из плена и попав в маки, влюблялись во француженок, заводили свои партизанские семьи. Они не особенно задумывались о том, что с ними будет после окончания войны. Смершевцы должны были возвратить на Родину и их. И не одной француженке пришлось ждать после войны своего партизанского мужа по 35–40 лет. Случалось, что и их дети только уже в зрелом возрасте узнавали от матерей на их смертном одре, от кого же они…

Для Василия Ващенко, который занимался этой «сортировкой соотечественников» во Франции, нюансов не было. «Моя задача вас отправить на Родину, – говорил он всем попадавшим в его руки „русским“, даже если это были белоэмигранты с нансеновскими или французскими паспортами. – А Родина разберется». Он прекрасно знал, что Родина «разбиралась» практически со всеми, кто служил немцам, сразу же, как те пересекали ее границу: смертный приговор был им вынесен заранее. И поэтому, когда надо было, точно так же поступал и сам, прежде всего с власовцами, красновцами и с «дикарями», как на жаргоне Смерша именовали калмыков, черкесов, чеченцев, ингушей, лезгин и прочих кавказцев из «Дикой дивизии». Время было лихое. И французские власти на местах, где немало было коммунистов, ребят из «маки», смотрели на все эти дела с репатриацией русских сквозь пальцы еще довольно долго и после войны. По всей Франции только в первые месяцы после ее освобождения с августа 1944-го по февраль 1945-го партизаны отправили на тот свет, по разным подсчетам, от десяти до ста тысяч «коллабо». Тут уж было не до учета русских. Да и то, что сама по себе существует такая немыслимая для статистического учета вилка, и есть свидетельство того, что законы войны были куда сильнее Кодекса Наполеона.

В эту полуофициальную статистику Ващенко внес и свою лепту. По его рапорту французским властям остатки роты власовцев в Манге в количестве сорока трех человек были репатриированы в СССР в декабре 1944 года. Однако ни в одном списке лиц, покинувших территорию Франции в 1944 году, фамилии этих «репатриированных» не значились. Попытки ДСТ отыскать их следы в Манге после войны закончились ничем, если не считать полицейского протокола допроса некоего господина Егора Степановича Серапионова, есаула Войска Донского, который перешел на службу к немцам и скрывался в подземельях «Шато Бельвю» после освобождения Манга. По его словам, «красный офицер Ващенко» устроил в этом замке концлагерь для пленных власовцев и белых офицеров. И тех и других немцы в последние дни оккупации Франции использовали в охране подземелий замка и рытье какого-то подземного хода, где работали русские военнопленные. Всех военнопленных по приказу немцев расстреляли власовцы. Когда закончились бои за замок, шести белым офицерам, среди которых был и сумевший затем сбежать есаул Серапионов, удалось укрыться в пещере рядом с замком. Кто-то, однако, их выдал Ващенко, не выдержав пыток (слова эти были подчеркнуты дважды). В результате все пленные власовцы и белые офицеры из «Шато Бельвю» были расстреляны Ващенко в декабре 1944 года прямо в замке…

На протокол допроса Серапионова два года спустя была кем-то наложена резолюция: «Свидетель ненадежен. В мае 1945 г. был помещен в психиатрическую больницу г. Древ. Скончался в этой больнице в октябре 1945 г.». В досье Ващенко оказалась копия протокола допроса Люсьена де Бриана в комиссии города Манга по эпюрации. Де Бриана просили ответить, куда делись из его замка принадлежавшие ему ценные картины, серебряные и золотые сервизы, а также его знаменитая коллекция свастик из золота и драгоценных камней. Де Бриан ответил, что ничего о судьбе своих сокровищ не знает. На повторный вопрос ответил, что русский офицер Ващенко уже допрашивал его в присутствии французских властей и даже ударил его, добиваясь ответа на тот же самый вопрос.

Эта фраза была кем-то подчеркнута и рядом с ней поставлен вопросительный знак. В конце протокола была приписка: «Скрывает местонахождение своих богатств, пытается скрыть свои преступления, клевеща на наших советских товарищей. Снисхождения не заслуживает». И стояла подпись: Анри Боле.

Анри Боле на первых же послевоенных выборах стал мэром Манга и затем занимал эту должность несколько сроков подряд. Именно с его помощью была оформлена покупка «Шато Бельвю» русскими. Сделка была заключена непосредственно Василием Ващенко как представителем посольства СССР во Франции. Он работал уже в Париже, числясь советником и одновременно – сотрудником советской миссии по репатриации. С ним была его жена, которая и родила ему в мае 1946-го сына Николая. В том же году полковник Ващенко был назначен комендантом «Шато Бельвю».

На экране появился еще один снятый сканером документ, датированный 1946 годом. Озаглавлен он был так: «Акт передачи старинных произведений искусства и драгоценных изделий, обнаруженных в тайниках замка „Шато Бельвю“ в ходе работ на загородной базе отдыха Посольства СССР, городу Мангу». К акту было приложено благодарное письмо мэра Манга Анри Боле и заметка из газеты «Юманите» об открытии в Манге музея, где выставлены конфискованные у коллаборациониста де Бриана ценные картины и старинные изделия, найденные теперь, как писал, не скрывая своего восторга, автор, уже в «Русском замке».

«Вот когда появилось это название», – отметил про себя Готье.

Сокровища «Шато Бельвю» вновь стали предметом внимания прессы пятнадцать лет спустя. Еврейские организации Франции заявили, что перед освобождением Парижа немцы пытались вывезти по Сене награбленные ими у французских евреев богатства. Расследование шло долго, но в конце концов удалось выяснить, что часть нацистского золота и драгоценностей была доставлена из Парижа в апреле 1944 года вместе с ценными архивами в Манг, в «Шато Бельвю». Начался скандал. Еврейские организации, выступая защитниками прав наследников уничтоженных нацистами евреев, обратились в советское посольство с запросом, не находили ли русские в Манге ящиков с нацистским золотом. Русские долго молчали и затем ответили, что все найденные на территории замка ценности были переданы городу Мангу. Масла в огонь подлил и Люсьен де Бриан, который к тому времени уже давно был на свободе и успел проиграть свой первый процесс против русских.

Де Бриан заявил, что, действительно, за неделю до освобождения Манга в его замок на пяти грузовиках привезли какой-то груз в больших ящиках под охраной эсэсовцев. Было это золото или нет, спрятали они его на территории замка либо вывезли, он не знал. Что же касается принадлежащих его семье ценностей, сказал де Бриан, то в музее Манга выставлена лишь малая их часть, а куда делись остальные, он хотел бы узнать либо от властей Манга, либо от русских. После этого заявления журналисты стали донимать вопросами Анри Боле, и тот сгоряча ответил, что не намерен полемизировать с бывшим пособником нацистов. «Если кто-то что и скрыл из сокровищ этого семейства коллаборационистов, – сказал он, – так это сами де Брианы». Но времена уже переменились. Франция активно налаживала связи с Германией, и никто не хотел поощрять антинемецкие настроения за счет воспоминаний о том, что творили на французской земле соотечественники Гете, Гейне и Шиллера. Лим породнился с каким-то немецким городом. А в Манге на Площади имени Элен и Жюля Корбье по указанию из Парижа подновили мемориальную доску. Прежнюю надпись: «Зверски замучены и казнены на этой площади немецкими оккупантами в 1944 году» – отредактировали в соответствии с духом времени: «В память об Элен и Жюле Корбье, отдавших свои жизни на этой площади за свободу Франции в 1944 году».