Похищенному верить - Алексей Макеев Страница 3

Казалось, город затих, и преступная жизнь в нем замерла на веки вечные. Ни громких заказных убийств, ни трупов, найденных в мусорном баке на заднем дворе фешенебельного ресторана, ни маньяков, гоняющихся по Москве с опасной бритвой в руках и полосующих невинных граждан. Будто в столице вдруг объявили мораторий на преступления. Сами преступники объявили и неукоснительно его соблюдали.

Гуров полагал, что в этом повинен дождь. Нудный, непрекращающийся поток, льющийся с небес. Нет, полковник не был против мирного существования, он не являлся поклонником жестоких расправ над безоружными горожанами, не приветствовал бандитские разборки. Он вообще не любил преступления. Просто оперативный опыт подсказывал ему, что после такого затишья непременно поднимется буря. Не природный катаклизм, а криминальный. И тогда волна преступлений захлестнет столицу почище дождевой влаги, что парализует деятельность города вот уже две недели кряду, чего он точно не хотел.

Но надеяться на то, что с желаниями полковника угрозыска станут считаться природа или уголовный элемент, не приходилось. Да что природа! Его родная жена, ведущая актриса московского театра Мария Строева, и та вдруг решила, что слишком часто потакала желаниям мужа, и, вопреки его настойчивым протестам, укатила в Сочи. И ладно бы на гастроли, так нет же, просто «отдохнуть». Нет, против отдыха супруги Гуров тоже не возражал, но почему именно сейчас? Именно тогда, когда у него куча свободного времени, и он вынужден коротать долгие унылые вечера в пустой квартире.

А все эта новая приятельница, Николетта Ордынская, шесть месяцев назад появившаяся в жизни его жены. Она прикатила в столицу из Варшавы, где провела последние восемь лет. Там она работала в каком-то народном театре, довольно популярном среди местного населения, но малоизвестном в других странах. А потом рассорилась с мужем, который по совместительству оказался еще и режиссером этого самого театра, собрав вещички, отбыла на историческую родину и устроилась на работу в театр жены.

Там она как-то сразу пришлась не ко двору. Режиссер, поначалу окрыленный возможностью принять в труппу актрису европейской школы игры, быстро в своем решении разочаровался, но, будучи связан контрактом, вынужден был мириться с бездарной игрой актрисы. Коллеги-мужчины не замечали ее, а женщины не желали с ней знаться. Все, кроме Марии. И дело тут было вовсе не в том, что она оказалась единственным человеком, кому удалось разглядеть скрытые таланты актрисы или понять, что в глубине души Николетта весьма добрый и отзывчивый человек. Просто Николетта оказалась изгоем в труппе, а Мария всегда вставала на сторону несчастных и обездоленных.

Первое время Гуров старался поддерживать стремление жены принять участие в судьбе Николетты. Позволял притаскивать эту взбалмошную особу в свой дом, поить ее подарочным коньяком пятидесятилетней выдержки и отдавать ей на ночь хозяйскую кровать. Мирился с тем, что его супруга часами ведет телефонные беседы с Николеттой, причем в самое неурочное время. Закрывал глаза на частые отлучки супруги. Ведь Николетта нуждалась в поддержке, а его жена просто не могла смириться с тем, что кому-то плохо.

Но когда из дома начали пропадать вещи, Лев забеспокоился. Дорогие сердцу жены безделушки типа фарфорового Купидона, подаренного ей благодарными зрителями, или флакона французских духов, приобретенных по великому блату в самой Франции, стали исчезать из дома с катастрофической быстротой. Разумеется, Николетта их не крала, она просто закатывала печальные глаза, произносила одну из своих коронных фразочек про несчастную жизнь брошенной женщины, лишенной «милых пустячков», и Мария сама отдавала приглянувшуюся вещь.

Гуров пытался поговорить с женой, указать ей на неприятные черты характера новой подруги, но та и слушать не хотела. «Николетта нуждается в друге», – заявляла она, и разговор на этом заканчивался. Тогда Гурову пришлось в категоричной форме отказать притворщице в доме, но все, чего ему удалось этим добиться, стал внезапный отъезд жены и, как следствие, пустая холодная квартира. Это обстоятельство не способствовало поднятию настроения. Никак не способствовало.

В таком состоянии легкой ипохондрии и застал своего друга и соратника полковник Стас Крячко. Он ворвался в кабинет, точно ураган, мокрый и взъерошенный. Сбросил у порога промокший плащ одноразового применения, плюхнулся в кресло и шумно поздоровался:

– Привет отечественному уголовному розыску! Как жизнь холостая? Все хандришь?

– Есть отчего, – недовольно поморщился Лев. – А ты все по столице носишься? Надеешься подцепить хоть какое-то дельце?

– Почему бы и нет? Все лучше, чем просиживать штаны в кабинете и любоваться на твою кислую физиономию, – весело произнес Крячко.

– И как успехи?

– Пока глухо, – ответил Станислав, но голос его при этом звучал так жизнерадостно, что Гуров снова поморщился. – Знаешь, я пришел к выводу, что мы с тобой настолько гениальные сыщики, что искоренили преступность в столице целиком и полностью. Похоже, придется выйти в отставку, иначе московская полиция останется без зарплаты. Кому же захочется отдавать бюджетные деньги задаром?

– Очень смешно, – буркнул Лев в ответ на шуточную тираду друга. – Лучше скажи, чем собираешься заняться? Полагаю, к составлению отчетов ты и не приступал?

– Успеется, – беспечно отмахнулся Крячко. – Я чувствую, скоро начнется заварушка. Может, даже не одна.

– И ты копишь силы, чтобы справиться с наплывом преступлений, – съязвил Гуров.

– Так и есть, приятель, – кивнул Крячко, – так и есть.

– Смотри, не переусердствуй, – начал Гуров, но договорить не успел, так как в этот момент зазвонил телефон внутренней связи.

Он поднял трубку, молча выслушал дежурного и так же молча положил ее на рычаг. Крячко весь подобрался, внимательно наблюдая за выражением лица напарника. На самом деле он не чувствовал ни бодрости, ни веселья и не меньше Гурова мечтал о настоящем деле, но не в привычке Стаса было унывать, потому он и напускал на себя вид эдакого бодрячка. Звонок нес в себе надежду на освобождение от безделья, и он едва сдерживал нетерпение.

– Генерал вызывает, – коротко доложил Гуров.

– Что у него? Дело?

– Пойдем вместе, там и узнаем, – пожал плечами Лев.

Дважды ему повторять не пришлось, Стас сорвался с места и пулей вылетел из кабинета. Секретарша генерала Орлова, начальника уголовного розыска, кивком головы указала на дверь, опуская процедуру доклада. Это могло означать лишь одно: у генерала к полковникам настоящее дело. Дело, не терпящее промедления.

Орлов сидел в кресле и хмуро разглядывал сложенные на столе руки. Полковников он приветствовал сухим кивком головы. Присесть не предложил, поэтому Гуров и Крячко остановились у стола и переминались с ноги на ногу, в ожидании, когда генерал заговорит. А тот сообщать о причине вызова не спешил. Вдоволь налюбовавшись на свои руки, собрал в аккуратную стопку лежащие перед ним бумаги, выдвинул верхний ящик стола, убрал туда стопку, потом передумал и достал бумаги обратно. Потянулся к настольному органайзеру, перевернул листок перекидного календаря, взял в руки карандаш и что-то нацарапал на верхнем листе. Затем вернул на место и карандаш.