Профессиональный свидетель - Фридрих Незнанский Страница 29

— Смотри как! — удивился Гордеев. — Любопытно, ведь обычно эти знаменитые красные командиры исчезали бесследно, а семьи их становились лагерной пылью.

— У Чебанадзе исключительная судьба. Совершенно нетипичная. Ты еще что-то хочешь о нем узнать, господин историк?

Между тем они были уже на втором этаже, в спальне.

— Извини. Пошел он к черту, этот красный герой! — И Гордеев впился в губы хозяйки дома.

Про ужин они вспомнили несколько часов спустя. Спустились на сверкающую чистотой кухню, и Гордеев подумал о том, как же ей удается содержать в чистоте этот огромный дом? Словно читая его мысли, Валя сказала, нарезая холодную буженину:

— Приходится держать домработницу. Но я все равно рада, что у меня есть этот дом. Если бы ты знал, сколько я о таком мечтала!

— А я рад, что ты можешь себе это позволить. Это говорит о том, что дела у тебя и в самом деле неплохи, — отметил Гордеев, разливая красное вино по бокалам. — Ну, так все же расскажи мне о муже, раз уж сама предложила.

Она негромко вздохнула:

— Давай… со встречей, что ли!

Выпили. Немного пожевали.

— Особенно рассказывать нечего. Мой нынешний муж и есть внук Чебанадзе. Его зовут Реваз. Он театральный режиссер. Примерно твоих лет, хотя… я ведь даже не знаю, сколько тебе, Юрочка. Сорок уже есть?

— Замнем для ясности, — предложил Гордеев.

— Ну и дела! — всплеснула она руками. — Интересно у нас получается! Я вроде бы женщина, это же у тебя сомнений не вызывает, верно? Но ты все про меня знаешь, в том числе и про возраст, а теперь, вот даже с мужем заочно познакомился. Я же о тебе — шиш с маслом. О чем это говорит?

— С бывшим мужем, — уточнил Гордеев.

— С фактически бывшим.

— Ваша честь, прошу последнюю реплику считать недействительной и занести это в протокол, — воззвал Гордеев к воображаемому судье.

— Ладно, считай, занесено. Так о чем же это говорит, мой дорогой?

— О том, что я, как юрист — профессиональнее тебя. Ты мне рассказываешь то, что мне нужно знать, потому что я этого хочу, а я тебе — не рассказываю того, что тебе знать совсем не обязательно, тем более что на самом деле ты этого знать и не хочешь.

Она смотрела на него долго и довольно грустно. Отчего-то вздохнула.

— Может быть, может быть…

Пауза затянулась.

— Вообще-то ты рассказывала о своем Ревазе, — напомнил Гордеев.

— Помню пока еще, в маразм не впала, несмотря на свой преклонный возраст.

— Ну хватит, Валечка!

— Ладно. Реваз — человек очень творческий и… совершенно ненормальный. Впрочем, наверно, таким и должен быть грузин, уже во втором поколении рождающийся в Сибири. Он тут… — она поискала подходящее сравнение. — Как банан, что ли, тропический, в общем, фрукт, понимаешь? У нас же морозы за тридцать, а он хоть и местный, но до сих пор в толк взять не может, для чего зима существует.

— Наверно, высокий жгучий брюнет? — деланно ревниво уточнил Гордеев. — Стройный, как березка, широкий в плечах, как целый Тбилиси, верно?

— Все наоборот: маленький, толстоватый, лысоватый.

— Быть не может, ни за что не поверю, что ты в такого втрескалась!

Валя, смеясь, кивнула на стену позади Гордеева. Тот повернулся и увидел фотографию. На ней Валентина стояла обнявшись с каким-то небольшим мужичком на фоне большого загадочного забора.

— Так, значит, он театральный режиссер… Ну что ж, понимаю, — тоже смеясь, сказал ГорДеев. — Интересная жизнь, наверно?

— Невозможная, — уточнила Валя. — Совершенно невозможная. Я встаю в шесть — он спит, я уезжаю на работу в семь — он спит, я приезжаю в обеденный перерыв — он спит, я приезжаю с работы усталая, с ног валюсь, а у него только день начинается и настроение — лучше не бывает. Потом вваливается его тусовка театральная, и начинается какая-то абракадабра: Юджин О’Нил — то, Жан Жене — это, Ленком — это отстой, Фоменко — это сила, и так далее… Литературные споры, киношные, такие, сякие, я поначалу в них ничего не понимала, но потом, знаешь, к. своему ужасу, даже стала втягиваться как-то в эти полуночные бдения. Дым коромыслом и беспрерывное застолье.

— Это железное здоровье надо иметь, — уточнил Гордеев.

— Точно. Сперва мы у него жили. У него в городе большая квартира, у меня тоже ничего была. На работе моей такая жизнь, конечно, паршиво отражалась, да и вообще постепенно как-то все наперекосяк пошло. Ну а когда я дом его деда купила, тут уж совсем плохо стало… Дом-то, кстати, бесхозный стоял. Раньше тут музей был — героев революции и Гражданской или что-то в этом роде, потом какие-то коммунальные службы гнездились. А потом вышла такая возможность, ну и я ее не упустила. В долги, правда, немного залезла. Ну да ничего, не жалею. Я сюда когда приезжаю после работы, мне уже никто не нужен. То есть не то я хотела сказать… Я здесь правда счастлива, Юра, ты веришь?

— Да, — после паузы сказал Гордеев, внимательно глядя ей в глаза.

— Вообще, это трудно объяснить. Налей мне еще, пожалуйста, тебе нравится это вино? Мне очень, я люблю десертное… Ха! Между прочим, никакое оно не португальское, не верь этикетке, его делают на нашем местном заводе, на том самом, что Чебанадзе построил. Так о чем я? Ну да, о Ревазе, одоме… Когда я его купила, тут уж была жирная точка поставлена, этого он пережить не смог. Дом деда, понимаешь, и он не купил, а женщина смогла, — все-таки кавказская кровь, ее же в раковину не сольешь. Вот и разбежались. И всем на пользу, вот удивительно! Мы уже опять друзья, и главное, его вскоре после этого главным режиссером театра назначили, вот чудеса, а? Тут у него и богемная эта жизнь, что меня с ума сводила, кстати, разом прекратилась. Все теперь, режим у него, с раннего утра едет в театр, все там контролирует, к каждому рабочему пристает, просто ненормальным стал человек от такого счастья. Знаешь, как говорят: не было ни гроша, да вдруг алтын…

— Подожди, подожди, я за тобой не успеваю! Так что же получается? — изумился Гордеев. — Получается, что этот грузин, полтора метра на коньках и в кепке, от тебя, такой раскрасавицы, умницы, спортсменки и комсомолки, ушел, а не наоборот? Не ты от него?

— Выходит, что так, — подтвердила Валя.

— Ну и дела… А режиссер-то он хороший?

— Хороший, только в основном безлошадный. Надеюсь, скоро все изменится.

— В каком смысле — безлошадный, что это значит?

— В том, что театр у нас много лет не работает.

— Это как же тогда?

— Он тщательно реставрируется, — она усмехнулась, — очень тщательно — много лет, потому что тоже какая-то там архитектурная или историческая ценность, вроде моего дома. На самом деле просто заморозили стройку, и все. Проворовались, наверно, стройматериалы закончились, тут вообще такие дела в девяностые творились, не до театров было. Дураки, конечно…