И скоро день - Барбара Майклз Страница 29

— А что ты преподаешь?

— Историю.

Восторженное выражение на его лице померкло.

— Не футбол.

— Знаешь, я ведь не так уж хорошо играю в футбол, Пит. Ой, я совсем забыла. Я принесла тебе подарок.

Взгляд, который он остановил на игре, напомнил мне взгляд голодного человека при виде полной тарелки горячего и ароматного супа.

— У меня был почти такой же раньше. Но тот не был настолько... настолько...

— Хорош? Современен?

Он несколько раз повторил последнее слово, как будто пробовал его на вкус.

— Современен... Да, точно. Не был настолько современен. Тот уже сломался. Давай поиграем с тобой прямо сейчас.

Пит быстро разобрался с тем, как надо пользоваться игрой. Я уже не один раз сталкивалась с тем, что мои ученики умудряются вникнуть в большинство электронных игр гораздо быстрее меня, да и любого другого взрослого. Для них это не составляет никакого труда.

Он выиграл у меня четыре партии из шести и был готов сражаться весь день, если бы я не взмолилась о пощаде.

— Давай поиграем во что-нибудь еще. Мне уже надоело проигрывать. Может быть, я смогу победить в какой-нибудь другой игре.

— А здесь больше ничего нет.

— Что, совсем никаких игр, ни шашек, ничего?

— Только для маленьких, — небрежно сказал он, обведя комнату слабым взмахом руки.

— Чем же ты здесь занимаешься весь день? — Задавая этот вопрос, я постаралась, чтобы мой голос не выдал никаких эмоций. Сомневаюсь, что мне это удалось, честно говоря.

— У меня есть радио. Иногда я слушаю музыку. Кроме того, я постоянно учусь.

Он показал на книгу, которую читал до моего прихода. Это был толстенный том итальянской истории, явно написанный для взрослых. В книге было всего несколько черно-белых фотографий и иллюстраций.

Я не могла допустить подобного издевательства над ребенком. Я потеряла всякое хладнокровие, вышла из себя. Это недопустимо. Трудно найти разумное объяснение подобному положению вещей. Здесь вряд ли возможна другая точка зрения. Тем не менее, мне уже приходилось сталкиваться с необдуманными и поспешными поступками, когда, не успев досконально разобраться в каком-то вопросе, люди пытаются вмешаться, особенно если дело касается детей.

На лице Пита отразилось неподдельное сожаление, когда я поднялась и собралась уходить, но он не попросил меня остаться.

— Может быть, завтра тебе захочется подняться с постели, — сказала я. — Тогда мы с тобой сможем поиграть в настоящий футбол на улице.

— Я и сейчас могу встать. Я ведь не болен.

— Температуры у тебя нет, — сказала я, положив ладонь ему на лоб.

Он на мгновение прижался к моей руке, затем быстро отпрянул.

— Я совсем не болен. Они сказали, что мне следует отдохнуть, но мне не надо отдыхать. Только... только иногда... временами мне снятся плохие сны.

По выражению моего лица он понял, насколько его последнее замечание поразило меня. Не только потому, что и меня периодически терзали ночные кошмары, а скорее из-за оживших воспоминаний о голосе, хорошо поставленном, мрачном и полном безысходной тоски: «О Боже, я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны». Барт всегда хотел сыграть Гамлета. Да и какой актер не мечтает об этой роли? Он выглядел как настоящий принц Датский, когда надевал классический дуплет из черного вельвета и обтягивающие колготы — густая шапка темных волос, серебристые глаза, высокие благородные скулы и грациозные аристократические руки.

Неожиданно мои воспоминания прервал тоненький детский голосок, немного дрожащий от волнения.

— Я сказал что-то не то?

— Нет, нет. Ты ничего такого не сказал. — Я подошла к нему и нежно обняла. Мне было просто необходимо почувствовать его тепло, ощутить его близость. Я попыталась успокоить мальчика. — Мне тоже частенько снятся плохие сны, Пит. Я знаю, что это такое. Но однажды наступит день, когда они перестанут мучить тебя. Когда теряешь дорогого тебе человека... кого ты очень сильно любил, тебе бывает очень больно. Однако со временем это проходит. Со временем проходит все: и ненависть, и злоба, и даже плохие сны когда-нибудь кончаются.

Пока я произносила свою утешительную речь, мне вдруг пришло в голову: как ужаснулся бы доктор Болдвин, если бы услышал ее; его, наверное, шокировала бы моя безграмотная попытка терапии. Как вообще осмелилась я вмешиваться в детское горе? Зачем пыталась влиять на травмированное сознание? Верила ли я сама в то, что говорила?

А ведь я действительно верила. Я и в самом деле считала, что могу помочь ему. Пит вовсе не собирался плакать, он просто изо всех сил крепко прижался ко мне на несколько мгновений. Затем он, видимо, вспомнил о своем возрасте, вспомнил о чувстве собственного достоинства и виновато отстранился от меня.

— Я напомнил вам, синьора, о чем-то неприятном? Прошу прощения.

— Ты вспомнил о том, что неприятно тебе самому. — Я взъерошила волосы у него на макушке. — Знаешь, мне кажется, что ты очень храбрый и мужественный человек.

У меня было такое ощущение, что мои последние слова открыли плотину. Он взахлеб начал говорить, от волнения и спешки постоянно смешивая английские и итальянские слова. Передо мной постепенно начала открываться жизнь, совершенно отличающаяся от того, к чему привыкла я. Как выяснилось, Пита окружали только «превосходные люди», его родители большую часть времени проводили в путешествиях, они успели побывать почти во всех мало-мальски примечательных местах. То ли у этой семьи было гораздо больше денег, чем я ранее предполагала, то ли родители мальчика умели правильно поместить свои капиталы. Для Пита нанимали нянь, учителей и гувернанток, которые постоянно занимались его воспитанием и образованием. Тем не менее, его никогда не оставляли только на попечение слуг. Отец научил его плавать и кататься на лыжах. Мать постоянно водила Пита на детские игровые площадки, на карнавалы и праздники, в зоопарк. Она обожала кататься на каруселях.

— Мама всегда выбирала белую лошадку. Когда я был совсем маленьким, она сажала меня перед собой на свою любимую белую лошадку. Когда я подрос, я начал кататься уже сам на других лошадках, львах или слонах.

У него, оказывается, была еще и собака. Ее звали Бруно. Глаза Пита увлажнились при упоминании о собаке, чего не случилось, когда он рассказывал о своих родителях. Я видела, какие страдания причиняют малышу эти воспоминания, но не знала, чем его утешить. Бруно не постигла участь родителей Пита, его оставили в Америке, когда мальчик вернулся в Италию.

— Может быть, когда-нибудь ты заведешь себе другую собаку, — сказала я, прекрасно понимая, что на его месте я вряд ли утешилась бы подобной перспективой.